– Шиш! Не всегда, – заикнулся я. – Иногда и по шее дадут.

Он отмахнулся: не мешай! И продолжал, ухватив меня за рукав:

– Эк тебя прорвало… – проворчал Телохранитель. – Фонтан!

За… – он запнулся. – За предстоящее похмелье,

– Ур—ррр—ра! – поддержал его дружный хор, а Командор, вернув мне письмо, принял стопарь из рук Телохранителя и сказал:

– Сначала давайте помянем боцмана Стаса Варнело, а уж потом поднимем во здравие Боцмана здешнего, за его Каюту, даже за похмелье в конце концов. – И вот что он сказал ещё, обращаясь ко мне: – Миша, я понимаю тебя… Слезами горю не поможешь. Но иногда они в самый раз – помогают. Горе его жены тем более естественно, но что делать-то!? Всю жизнь свою Стас отдал морю. Полвека, говоришь?

– С шестнадцати лет…

– Полвека! Служил ему верой и правдой, и море не отпустило его, не захотело расстаться, когда он захотел это сделать. Форсмажорные обстоятельства, что тут скажешь? Не сочти мои слова за кощунство, но такая смерть для моряка, быть может, если не закономерный, то достойный финиш. Из моря вышел и в море вернулся. Навсегда.

Такие вот слова были сказаны…

– Я тебя понимаю… Может, ты и прав. Наверное, прав. Если бы ещё существовала Дорога, о которой ты писал в своих книжках: «Там встречаются все, кто потерял друг друга в этой жизни»…

Он хмыкнул, признав СВОЁ. А дальше мы повторили диалог из его повести.

– «Ладно… А ты, значит, думаешь, что Дорога есть?» – спросил я, Гараев.

– «Да, я правда так думаю» – ответил Командор.

– «И мы ведь пойдём вместе?»

– «Конечно».

– Боцман Майкл, – вмешался Телохранитель. – Дорогу осилит идущий, а стопку – пьющий. Мы скорбим вместе с тобой, но, увы, нам ещё предстоит обратная дорога длиной в сто вёрст.

– Ладно, ребята…

– Неужели сам? – вытаращился Поэт. – Спиши слова.

– Это – Давид Лившиц, – ответил я. – А свои, если не забыл, «спиши» ты для меня. Машинка к твоим услугам.

– Охотно! – ответил Поэт.

Я показал гостям снимки, присланные Бэлой. Начался разговор о море, о Стасе, о смысле жизни, глубокомысленный спор, свойственный подвыпившим людям. Потом подруга пригласила нас в избу, к обеденному столу. Откушав, отправились на берег, где допили остатки горячительного. Гости засобирались в обратный путь – и вот уже «копейка» вскарабкалась на взгорбок и скрылась из глаз.

Я вернулся в Каюту и присел к столу. Из-за букета лесных коряжек, [воткнутого] в ведёрко для шампанского, выглядывала ополовиненная бутылка «Балтийской». Предусмотрительный Телохранитель, помня о «завтряшнем похмелье», сунул туда заначку и шепнул, ещё до прогулки на берег, что завтра мне не нужно идти на поклон к обидчивому соседу.

Всё, сказал я Бахусу, принявшему вид бутылки, жажду завтра буду заливать квасом. Хватит! Даже кукиш показал, подкрепив твёрдость намерений сей незамысловатой фигурой. Тут окна вдруг заслезились дождиком, мягко качнулись лапы пихты и ёлки над могилой Карламарксы, и что-то прошептали вершины листвянок. [Как видно], посоветовали мне прилечь: «Морская пучина тебе не грозит вечным покоем. Твоя Дорога начнётся на этой лежанке, но если не пришёл срок, проспись до ночи, очисти башку от хмельной дури».