– Не знаю…

– Дело раскрыто! – Митяй вскочил на лавку, вызвав неодобрительные взгляды царственно восседающих неподалёку старушонок. – Осталось выяснить, почему твои предки его прячут, и…

– Это я, – нашёл в себе силы сказать Денис. Когда кто-то из приятелей видит тебя в трусах, возящимся в собственноручно построенной запруде, больше напоминающей грязную лужу, нелегко признать правду.

– А… – Митяй надул щёки, стараясь не расхохотаться. – Ты не говорил, что у тебя были такие смешные зубы. Что ж, давай искать дальше.

Денис готов был пожать Митяю руку – как мужчина мужчине – за то, что тот не стал развивать тему и ворошить прошлое. И в самом деле, какая разница у кого какие зубы были пять лет назад?

– Смотри, это ещё до твоего рождения, – сказал Митяй после недолгого молчания. Он ткнул пальцем в дату. Две тысячи второй год. Фотографии были далеко не чёрно-белые (то, что Денис представлял себе, слыша выражение "старая фотокарточка"), однако блеклые и с гордой надписью "Kodak" в уголке.

Оба они – и отец и мать – казались здесь какими-то особенно грустными. Папа ещё не сделал операцию по коррекции зрения; он смотрел сквозь стёкла очков в толстой роговой оправе строго и торжественно. Казалось, что там, на маленьких блеклых картонках совсем другая жизнь и другие, только внешне похожие люди.

– Где это они? – заинтересованно спросил Митяй – Здесь вот в лесу, а здесь – на теплоходе. В отпуске?

Денис гладил пальцем фотокарточки. Защитной плёнки здесь не было, и казалось, будто на ощупь они как сухая земля.

– Как раз в это время что-то произошло с моим братиком, – сказал он. – Вот почему они такие… сами не свои. Папа как-то говорил, что когда что-нибудь идёт не по-твоему, ты влезаешь в чужую рубашку.

Митяй сплюнул.

– При чём тут какая-то рубашка?

– В чужую шкуру, – поправился Денис. – И готов отдать всё, чтобы вернуть себе свою. Чтобы сделать всё, как было.

– Опять ты умничаешь, Пустохвалов! – заявил Митяй, с особым смаком произнеся фамилию Дениса. – Я не буду с тобой общаться.

Денис его не слушал.

– Смотри – он указал на дату. – Две тысячи второй. Они оба как будто кислых щей объелись. В две тысячи втором что-то произошло. И я готов отдать любой из своих передних зубов, что мой брат этому причина.

– Его нет ни на одной фотке.

– Его убрали… – Денису потребовалось несколько долгих мгновений, чтобы восстановить дыхание. – Чтобы я ничего не узнал. Но я обязательно докопаюсь до правды!

– Как детектив-призрак, – восхищённо сказал Митяй. – Знай же, я привык быть на первых ролях, но в этой истории, так и быть, уступлю тебе первенство. Стану твоим помощником. Верным гончим псом Подай-Принеси. Но только, чур, в следующем расследовании детективом буду я. У меня и плащ есть со шляпой, и клянусь своими гремучими костями, я добьюсь от мамки, чтобы она ушила его по фигуре…

Денис не ответил. Он не стал рассказывать другу, что в одиночку залезал на часовую башню. Игры закончились. Губы мамы, которые, казалось, готовы задрожать прямо на фотографиях. Опущенные плечи отца, который больше напоминает картонную фигурку, чем живого человека. Случилось что-то плохое, и Денис непременно должен узнать что именно.

6.

Все последующие дни Денис разве что не облизывал дверь на чердак. Крашеная мутной зелёной краской, она, как одна из тех ярких таблеток в "Матрице", внезапно обрела особенное значение. Глядя на неё, Денис чувствовал под языком странный солоноватый привкус. Замка там не было, однако открывалась она очень туго, с таким скрежетом, что казалось, будто крыша осыпается тебе на макушку.

Он прикладывал ухо к двери и пытался уловить хоть какой-то звук. Звал шёпотом, опустившись на колени и вдыхая пыль, что струйками выползала из-под двери, словно миниатюрная песчаная буря. Когда родителей не было дома, мальчик несколько раз попытался открыть дверь, но она очень плотно прилегала к косяку, а петли не смазывали уже, кажется, целую вечность. Денис не уверен был, что даже у мамы хватило бы сил с ней справиться. Пришёл Митяй, и после почти получаса бесплотных усилий ребята, обливаясь потом, отправились на кухню прохлаждаться домашним компотом.