– У нас ровно пять часов. Мы должны успеть.

Мы успели, прихватив полночи.

Хорошо, что я договорилась с Лавкой художников, чтобы они поработали в этот день на выезде. Их таксу – десять процентов от продажи – добавила к стоимости картины, чтобы художников не обижать. Вот уже три часа, все на местах, девочки из Лавки сидят в глубине зала наготове. Мы с Андреем и Мариной обсуждаем заграничные поездки. Вернее, они обсуждают, а я слушаю, так как за границей ни разу не была. Слушаю невнимательно, от волнения начинает колотить мандраж. Андрей берёт меня за руку, идём напоследок взглянуть, всё ли в порядке, все ли бирки на местах, не торчат ли верёвки.

Наконец слышен шум толпы, немецкая речь (только по военным фильмам и знакомая). Заходят сразу толпой и по-деловому к картинам. Президент «Саламандры» побывал в Колькиной мастерской и несколько работ уже отобрал. На них мы заранее красные кружочки наклеили, продано, мол. Видимо, про него уже пошла молва, остальные Колькины картины тоже украсились кружками. И всё. Больше ни одной красной метки. Подождали пятнадцать минут – тишина. Смотреть – смотрят, но ничего не покупают. Тогда Марина что-то сказала по-немецки. Сразу все к нам подтянулись, точно как экскурсанты в музее. Марина продолжила, ага, моё имя произнесла, все на меня уставились, ждут. От волнения разом забыла слова. Что там про каждого художника нужно сказать – всё в голове перепуталось.

Смотрю, у всех каталоги в руках, читают. Тишина повисла, слышу, как мои наручные часы тикают. Андрей смотрит спокойно, но выжидательно, бровями знак даёт: не тяни, мол, хватит.

Бросаю взгляд на президента, он вполне доволен, покупки почти упакованы, было время выбрать и обдумать, цену согласовать. Остальным хуже – кто его знает, что за товар, нужно ли в него вкладываться.

Понятно всё с вами, на риски вы не готовы, вам гарантии нужны, а вот так – понравилось и купил – это не по-вашему.

– Вы были у Николая в мастерской, видели, как он работает, в каких условиях, – обращаюсь я к президенту «Саламандры».

Марина синхронно переводит, так что мне не приходится делать пауз.

– Коля – счастливчик, у него есть мастерская, а большинство художников, чьи работы вы видите, мастерской не имеют и создают свои полотна прямо дома, на стульях, среди посуды и ворчливых жён.

Немцы улыбаются и начинают приглядываться к картинам более внимательно. Мы заходим в комнатки, где каждое полотно, отражаясь в зеркалах, повторяется дважды, а то и трижды и превращается в совершенно другое произведение. Ощущение, что перед нами не восемь картин, а вдвое больше, подчёркивается отражением чёрной толпы с белыми росчерками воротничков и манжет.

Мой рассказ о художнике то краток, то подробен, но всегда это что-то личное: я всех знаю, а что из знаний выложить на общее обозрение – подсказывает сама обстановка. После каждого представления хоть одну из картин в «комнате» украшает красная метка. Когда доходим до живописи Славы Пакулина, задумываюсь.

У Славы шизофрения, он часто лежит в клиниках, и там страдает от того, что ему не разрешают писать – масло слишком воняет, другим пациентам неприятно. Если не знать, что Слава болен, ни за что не догадаешься. Я тоже не сразу поняла, когда он прямо из клиники пришёл к нам домой.

Когда-то они с Сашкой учились вместе в СХШ, Слава был абсолютно нормальным, только слишком часто говорил о своих успехах. Потом с ним резко что-то случилось, то ли в институт не поступил, то ли с девушкой не поладил, но с тех пор он очень изменился, просто стал другим человеком.

Он сидел у нас на кухне, был спокоен, доброжелателен, внимательно смотрел в лицо собеседнику, а мне сказал: «Какие у вас красивые глаза, Света». Я хотела его поправить, мол, не Света я, но Сашка сделал мне знак: молчи. Слава попил чаю с бубликом, а потом спросил Сашку, есть ли в квартире чёрный ход. Саша замешкался, смущённо заулыбался, и тогда Слава доверительно сказал: «Они меня пасут, хотят обратно в больницу отправить. Их двое, я видел, когда к вам заходил». Чёрного хода у нас не было, но Сашка стал уверять Славу, что проводит его, никому в обиду не даст. Надевая пальто, Пакулин всё вздыхал, бормоча, что вряд ли Сашке удастся его спасти, но нехотя пошёл за ним, сказав мне на прощанье: «До свиданья, Света».