Ветер подхватил меня, как листок. Понес мимо дерева, я потянулась, обхватила ствол руками и прижалась щекой к грубой коре. Дуб. Я знала, у него глубокие корни. Листья накрыли меня, раскинулись, защитили. Я вцепилась крепче.

Тень затолкал мне в голову пузыри с мыслями.

Мы ничего не можем сделать.

Надо уходить.

Мы никому не должны рассказывать.

Видишь, я знал, что они придут – потерянные души. Они не ждут особого приглашения, мне ли не знать. Об этом шептались среди деревьев. «Я пришел первым», – хотел сказать я, но они и внимания бы не обратили на мелочь вроде меня.

Знаешь, сперва она попробовала поговорить со мной.

Ух, как она меня напугала. Я обернулся, а она стоит рядом, босиком и в желтом платье.

– Я Анна, – сказала она.

И продолжила:

– Милый, сходи, приведи ко мне Руби, хорошо? Мне нужно ей кое-что передать.

Я убежал.

Я в первый раз увидел кого-то из наших так близко. Меня это напугало. А еще я не знал, чего она хочет – перевести тебя на нашу сторону? Об этом она говорила? «Оставь ее, пусть бегает, пока может!» – выкрикнул я через плечо. Я слышал на бегу, как она плачет в темноте. Но не остановился.

Но, глядя, как все обернулось, думаю, что нужно было остаться и выслушать ее.

Что бы я тебе сказал, если бы мог толком собраться с мыслями? Во-первых, попытался бы рассказать, что помню о своей короткой жизни. Как горит свет свечей в блестящей прослойке угля. Из трубки поднимаются клубы дыма, курильщик за ними смотрит на меня, прищурившись. Молочно-белые ноги, сбитые от ходьбы, опущенные в унимающий боль пруд у мельницы. Луна за окном – как глаз смерти.

Как бы ты восприняла мешок с памятными картинками из моей жизни? Какими будут твои, когда придет время? Эти спутанные вспышки – все, что остается? Я запрыгиваю на высокую ветку и размышляю об этом. Понемногу они возвращаются, их становится все больше и больше. Вот остановился на дороге купить лепешек, золотых кружков – вкуснее я ничего не пробовал. Вот копаю землю голыми руками. Он кажется таким маленьким, этот мешок с картинками, едва ли о нем стоит говорить.

Пока картинки не начинают сплавляться воедино, словно из дребезжащих кусков складывается позвоночник.

Я смотрю вниз, когда ты проходишь точно под моим насестом. Вижу твое темечко. На мгновение меня снова одолевает мысль впрыгнуть в твое тело сверху и вытолкнуть тебя. Прости. Прости. Прости. На самом деле мне больно видеть тебя такой – с опрокинутым лицом, с прижатыми к щекам ладонями. Иногда мне так хочется помочь, но когда я пытаюсь, получается не лучше, чем у женщины в желтом платье. На твои бедные худые плечики и так взвалено слишком много бед, Руби. Нам бы всем оставить тебя в покое.

В старом доме окна в разных местах то тонкие, то толстые, поэтому, когда по дорожке шли полицейские, стекло преображало их – две синие фигуры карабкались по ячейкам окна.

Я все выплеснула сегодня утром. Машина. Желтое платье. Женщина вниз головой. Тайна была слишком велика. Ее было не удержать.

– Какого черта ты раньше не сказала? Она могла быть еще жива, когда ты ее видела. Может, она умерла ночью, и ты будешь в этом виновата, – гневался Мик, прежде чем позвонить в полицию.

– Руби, я… – шептала Барбара сквозь рокот наборного диска; лицо у нее побелело. – Пожалуйста.

Она прижала руку к боку и, шаркая, вышла в коридор. Я видела, как она там стоит, согнувшись над столбом перил.

Теперь они пришли, чтобы сообщить о своем расследовании.

Ветер занес их голоса в дом. Я не могла разобрать, что они говорили, но когда они вошли в гостиную, глаза Мика потускнели и скользнули по мне, сидевшей на уголке дивана.