Забившись в домовую церковь, братья либо молились, со слезами умоляя Христа и Богородицу спасти их, либо слушали жития святых, кои читал, в наставление и поучение юным князьям, монах. В те страшные дни их даже грамоте, языкам и воинскому искусству не учили, и это отсутствие обычных ежедневных занятий только умножало томительное ожидание беды.

Снова и снова просили она монаха читать житие святых благоверных князей Бориса и Глеба, святых русских, сродников своих. Потому, может быть, и понятны были они, и любимы братьями более чем, скажем, византийские святые и великомученики или ветхозаветные пророки и страстотерпцы.

Сидя на низенькой скамеечке, держась за руки, в окружении нескольких, облаченных, страха нападения ради, в полный доспех воинов, ловили они каждое слово в монотонном полупении чтеца. Им казалось, что это их судьба, что они – князья новые Федор и Александр, как прежние князья праведники Борис и Глеб, должны последовать Господнему завету, и, во искупление грехов человеческих, принять венец мученический, имени Божьего ради.

4.

После чтения казались себе Федор и Александр новыми мучениками Борисом и Глебом, страх сменялся странной какой-то лихорадочной радостью, что вот и их Господь сподобит прияти мученический венец, подобно святым сродникам их сто лет назад. Но такая радость приходила только на молитве – всегда со слезами, а по все дни – тоска и страх душили, гнули свинцовой тяжестью.

Ночью, сморенные усталостью, не снявши тулупов с доспехов, валились на лавки гридни. Притулившись в уголке подле аналоя, посапывал монах-чтец, и только дозорные перекрикивались на стенах. Александр с Федором выбирались из-под душного пухового одеяла, из под медвежьей шкуры, коей была накрыта их постель.

Босые, в одних рубахах становились на колени перед образами и молились горячо, со слезами, о спасении.

Но, казалось, что спасение невозможно. Дождь не прекращался, все лил и лил, и мятеж в городе день ото дня набирал силу. Темной ночью то дальше, то ближе вспыхивали пожары, и разливался над Волховом звериный вой толпы, прорезаемый истошными женскими визгами.

И не уплыть, не убежать от этого страха невозможно – дождь залил струги, дождь размыл все дороги – кони вязли по брюхо, и не то что телеги застревали в непролазной жиже, а и всадники тонули, ежели не удавалось им, бросив коня на погибель, выползти по торфяной или глинистой жиже на твердое место.

В Новгороде разразился голод. Под княжеские стены собирался оборванный, умирающий с голоду, нищий люд, прося милостыню. И хоть за стены княжеского подворья их не пускали, со стен подавали хлеб и иные припасы.

Братья сами спускали на веревках корзины с едой, и лучники, натянув тетиву, грозно требовали, чтобы хлеб делили поровну, не рвали друг у друга кусков, не забижали слабых. И народ слезно благодарил княжичей.

Но однажды ночью, на молитве, неожиданно Федор обернулся к Александру и сказал:

– А ведь голодные сии неправду и зло своё все же творят!

– Как? – удивился Александр.

– Да они, от стен отойдя, все едино у слабых пищу отымают!

– Что ж делать-то?

– Пущай при нас едят! – сказал Федор, – Поставить столы! Пущай при нас, за столами, посля молитвы, со смирением пищу приемлют и тут все съедают!

– А как же, ежели у них домашние в хворости или дети малые!

– Детей пущай сюды несут, – подумав, сказал Федор, – а уж кто совсем в хворости – тех на волю Божью. Всех не спасешь…

И подивился тогда Александр не по годам умному решению брата своего, но все едино до утра плакал, представляя, как в десятках землянок и курных изб в холоде и голоде погибают люди и дети малые…