Я села за пианино и наиграла, что пришло в голову, в ре-миноре, моей любимой тональности. Пальцы сами нащупывали ее, словно других не существовало.

Музыкальная школа мне не нравилась, потому что приходилось играть чужие произведения. Ввели бы лучше уроки музыкального творчества. Но на композиторов учат только в консерватории, а до консерватории я бы недотянула.

Учительница сольфеджио иногда задавала сочинить пьеску, но гораздо чаще мы писали скучные диктанты. Если мне случалось что-то забыть или перепутать, она называла меня «бабой Верой». Почему-то изо всей группы только меня одну, так что я была рада, когда нам раздали аттестаты и отпустили на все четыре стороны. За полгода после выпуска я не сыграла по нотам ничего, только то, что сочиняла сама. Бабушку это расстраивало: она-то мечтала, что я буду вечерами играть Чайковского и петь романсы.

Недавно я взяла с полки Марину Цветаеву (мне стало интересно: все-таки наша улица названа в ее честь), открыла книгу на середине и услышала мелодию на фоне строк. Стихи не читались, а напевались, и я тут же села подбирать музыку.

Бабушка хвалила и удивлялась: «Это ты сама сочинила?» Я ответила, что сама, но в глубине души не была в этом до конца уверена. Казалось, кто-то спрятал звуки внутри стихотворения, а я лишь открыла его, как музыкальную шкатулку.

Может, это и было вдохновение. Оно казалось чем-то извне, какой-то искрой, случайно залетевшей в ухо. Но Ирина Борисовна говорила, что ничего случайного не бывает, и таблица элементов не могла присниться никому, кроме Менделеева, потому что именно он подготовил для нее наилучшую почву. Так что, наверное, вдохновение похоже на сквозняк – нужно открыть окно, чтобы тебя продуло.

Я наигрывала мелодию и рассказывала самой себе историю про пианино, по имени Элегия, которое мечтало сочинять музыку и страшно завидовало своему хозяину-композитору. Каждый день Элегия мучила его расспросами: как он придумывает мелодии, в чем его секрет? Композитор честно отвечал, что не знает, но Элегия ему не верила и считала, что композитору жалко поделиться с ней своим мастерством. В отместку она защемляла ему пальцы, фальшивила или делала так, что в самый ответственный момент западали клавиши. Однажды терпение композитора лопнуло, и он продал пианино соседскому мальчишке, который барабанил по клавишам так, что Элегия ужасно расстроилась и ни одному настройщику больше не удалось ей помочь.

В прихожей на столике зазвонил телефон, оборвав мои мысли. Бабушка поспешно схватила трубку:

– Алло! Алло!

Она всегда говорила «алло» два раза, как будто первое «алло» неминуемо улетало в какую-то телефонную пучину и ему никогда не достигнуть уха собеседника.

– А-а, привет! Хорошо. Верочка? Дома, да. Музицирует… – Бабушке так нравилось это слово, что она старалась произносить его как можно чаще. – Понятно… Ну ладно… Как Петенька? Вот молодец!

Что он сделал на этот раз? Перевернулся на живот? Или зуб отрастил? Впрочем, меня это не очень-то волновало.

Бабушка положила трубку и сказала нарочито весело:

– Так, где-то у меня были прянички!

Ясно, значит, мама звонила предупредить, что на выходные я опять останусь здесь.

В таких случаях бабушка быстро придумывала для меня «утешительный приз»: например, вместо горохового супа заказывала к ужину пиццу, нашу с дедушкой любимую, с грибами и ветчиной. Или доставала конфеты с пряниками.

Бабушка боялась, что меня травмирует отсутствие общения с родителями. Так и говорила нашей участковой врачихе (несмотря на бабушкину неустанную борьбу со сквозняками, я все-таки иногда простужалась): «У Верочки иммунитет слабенький. Мама с папой у нас занятые, редко мы с ними видимся. Я все переживаю, как бы это ее не травмировало».