Я бежал за ним следом и взобрался уже высоко, как вдруг позади раздался голос, призывающий меня остановиться. Я уже добежал до берез, в которых скрывался убийца, но, услыхав окрик, оборотился.

Законник и помощник шерифа, взойдя на первый уступ, кричали, делали мне знаки спуститься, меж тем как слева от них, внизу, из леса, один за другим выходили солдаты с мушкетами наготове.

– Зачем? Я не пойду! – закричал я. – Поднимайтесь сюда! Скорее!

– Десять фунтов тому, кто поймает этого малого! – воскликнул законник. – Он соучастник. Его нарочно поставили здесь, чтобы отвлечь нас!

Эти слова обращены были к солдатам, но я услыхал их со всей отчетливостью. Ужас сковал мои члены, ужас, еще мне неведомый. Одно дело – рисковать только жизнью, совсем другое – еще и честью. То было для меня как гром среди ясного неба. Я застыл на месте, словно оцепенев.

Между тем солдаты двинулись цепью; одни побежали, другие, вскинув мушкеты, стали в меня целиться. Я же стоял как остолбенелый.

– Сюда! За дерево! – раздался близ меня голос.

Рассуждать было некогда, да и не в силах я был рассуждать. Я устремился вперед. Только я забежал за березы – грянули выстрелы, и над головой у меня просвистели пули.

Передо мной с удочкой стоял Алан Брек. Не тратя времени на приветствия (до них ли нам было!), он сказал только одно слово: «Бежим», и мы пустились бежать по склону горы в направлении к Баллахулишу: впереди он, а я за ним вслед, точно овца за бараном. Мы бежали по березнику короткими перебежками, пригибаясь к земле, прячась за бугры и камни, затем, опустившись на четвереньки, ползли по вересковым прогалинам. И снова бежали – бежали во весь дух, во всю прыть. Сердце мое бешено колотилось, дыхание занималось, в голове был сумбур. Помню только, как, к удивлению моему, Алан время от времени вставал во весь рост, оглядывался, где погоня, и всякий раз далеко позади слышались оживленные крики.

Спустя минут пятнадцать Алан остановился и повалился пластом в вереск.

– Дело скверное, – повернувшись ко мне, сказал он. – Если жизнь тебе дорога, делай, как я.

И с тою же быстротой, но теперь с куда большею осторожностью мы пустились в обратный путь: поднялись вверх по склону и, обойдя солдат стороной, вернулись на прежнее место в Леттерморском лесу. Алан упал в папоротник и долго лежал ничком, еле переводя дыхание.

У меня кололо в боку, голова кружилась, во рту от жары и от бега пересохло. Я как подкошенный упал на землю возле своего товарища.

Алан первый пришел в себя. Он поспешно встал, подошел к краю леса, тщательно оглядел местность и, возвратившись, прилег подле меня.

– Да, задали нам жару, Дэвид, – усмехнулся он.

Я промолчал, даже не поднял головы. На глазах у меня произошло убийство. В считаные мгновения оборвалась жизнь крепкого, пышущего здоровьем человека. Мне было жаль его, но не только жалость стесняла мне сердце. Погиб тот, кого Алан больше всего ненавидел, а ведь Алан, как нарочно, прятался в тот момент за деревьями, укрываясь от солдат. Его ли рука направила эту пулю, или же он только направил другого, а сам наблюдал в стороне – какое это имело значение! Так или иначе, было ясно, что мой единственный в этой дикой стране друг замешан в убийстве и руки его обагрены кровью. Он внушал мне ужас и отвращение. Мне было страшно взглянуть ему в лицо. Уж лучше дрожать как лист, одному под дождем на острове, чем в ясный день лежать в лесу рядом с убийцей.

– Что, отдышался? – прервал молчание Алан.

– Отдышался, – отвечал я, не отрывая лица от земли. – И могу теперь вам сказать: нам надо расстаться. Вы мне очень нравились, Алан. Но нам не по пути. Ваш путь – это не праведный путь. Словом, надо нам расстаться.