Открытие это произвело на меня действие угнетающее. На третий день положение мое стало поистине скверное. Промокшая одежда начала гнить, в особенности поизносились чулки, сквозившие голыми дырами, руки от дождя распухли, горло было простужено, на душе тошно; моллюски мне до того опротивели, что один их вид приводил меня в дрожь.

Но самое худшее было еще впереди.

В северо-западной части Эррейда высится большая скала с видом на Айонский пролив. На вершине ее площадка. Ее-то я и избрал местом для наблюдения и бо́льшую часть времени проводил здесь: ведь не мог же я целый день топтаться на берегу. Подгоняемый дождем и тревожными мыслями, я бродил взад и вперед по берегу и поглядывал на море.

Как только солнце взошло, я, вконец обессилев от бесцельных хождений, прилег на скале посушиться. Блаженное чувство, которое я при том испытывал, едва ли поддается описанию. С появлением солнца в душе моей пробудилась надежда. Я все чаще стал поглядывать на море. К югу от скалы остров образовывал мыс, скрывавший от взора море; подойди с этой стороны к берегу лодка, я бы и не заметил ее.

Вдруг из-за скалистого мыса мелькнул коричневый парус и вынырнула плоскодонка с двумя рыбаками, она шла к Айоне. Я закричал, стал на колени и воздел с мольбой руки. Лодка была достаточно близко, и меня не могли не услышать. Я видел даже, какого цвета у рыбаков волосы, да и меня, как видно, заметили. Рыбаки прокричали мне что-то по-гэльски и дружно захохотали. Лодка, однако, к берегу не свернула, а, не замедляя хода, пошла к Айоне.

Эта злая насмешка над моими страданиями совершенно не укладывалась у меня в мыслях. Я бежал вдоль берега, перепрыгивая с камня на камень, и кричал во все горло, призывая их остановиться. Даже когда они отошли далеко и не могли меня слышать, я все кричал, умолял, воздевал руки к небу, – увы, напрасно. Сердце мое разрывалось от отчаяния. Во время моих невзгод я плакал лишь дважды: когда не смог вытянуть из воды рей и когда убедился, что рыбаки не вняли моим мольбам. В эту минуту я кричал и заливался слезами, словно непослушный ребенок, когда его наказывают за шалость. Я упал на землю, царапал ее ногтями, бил по ней кулаками. Если б можно было убивать одной только мыслью, одним страстным желанием, то рыбаки, несомненно, не дожили бы до следующего дня, а я, наверное, не писал бы сейчас эти строки.

Но гнев утих, и я поневоле обратился к моллюскам, которые, как я уже говорил, мне вконец опротивели. Конечно, мне надлежало бы попоститься, ибо вскоре мне вновь сделалось дурно. Явились прежние боли, горло распухло так, что я и глотнуть не мог. Меня так трясло, что зуб на зуб не попадал. Прибавьте к этому отвратительнейшую болезнь, которая ни на шотландском, ни на английском наречиях не имеет приличного именования. Я думал, что это конец. Обратившись к Богу, я простил напоследок всех своих недругов – и дядю, и рыбаков – и уже приготовился к смерти, как вдруг в глазах прояснилось, мне полегчало. Я заметил, что уже сумерки, что довольно тепло и сухо и одежда моя почти высохла. Состояние мое заметно улучшилось. Возблагодарив небеса за спасение, я погрузился в сон.

На другой день (то был уж четвертый день моей островной жизни) я почувствовал, что силы мои на исходе. Но вот показалось солнце, в воздухе потеплело, а съеденные моллюски, которыми я поутру подкрепился, уже не оказали прежнего действия. Я немного приободрился.

Едва я взошел на свою скалу, как завидел вдали лодку, плывущую через Айонский пролив. Мне показалось, что она идет к острову. При виде ее я почувствовал волнение неописуемое. Неужели это те самые рыбаки, неужели они сжалились надо мной? Но если я обманулся и вновь меня ждет разочарование?.. Такое крушение надежд я бы не вынес. В суеверном страхе я отвернулся от моря и стал отсчитывать про себя секунды, покуда не сосчитал несколько сотен. Глянул на море – лодка идет к острову. Вновь отвернувшись, я принялся считать как можно медленнее и сосчитал до тысячи. Сердце мое учащенно билось, в груди щемило. Я опять поглядел на море – точно, лодка подходит к Эррейду.