Коррадо даже покраснел от смущения:

– Спасибо…

– К сожалению, нужно перевезти еще много картин, – продолжила Люси. – Но… – Она потерла глаза. – Возникла загвоздка. Мы уже договорились с несколькими шоферами грузовиков, а остальные уже вернулись в Париж, и нет возможности вызвать их обратно, при этом никто из наших охранников водить не умеет. Так что мы в безвыходном положении…

Анна подняла взгляд от своей тарелки:

– Я умею водить. И с грузовиком управлюсь.

Милан, Италия

1499 год

– Я умею управляться с мулами. – Я поглаживаю по шее вьючную скотинку, пока та не успокаивается от моей ласки. И вот когда мул уже стоит смирно и перестает заполошно дышать, рывком затягиваю подпругу. Старый трюк.

– И все же я думаю, вам лучше разместиться в повозке, маэстро Лео, да поскорее. Говорил же, надо было еще прошлым вечером уехать, а то мало ли… – Салаи смотрит на меня огромными жалобными очами, взгляд которых сподвиг меня подобрать их обладателя, тогда беспризорного оборванца, на улице Милана несколько лет назад.

– Ерунда, – отзываюсь я, но сам невольно устремляю взор вдоль узкого переулка – не идет ли друг наш Лука Пачоли. Не хотелось бы бросить его здесь. Мы, флорентийцы, должны держаться вместе, особенно в такие времена, как нынешние. Во Флоренции к блистательному математику, каковым, без сомнения, является Лука, выстроятся очереди из богачей, желающих стать его покровителями.

– Если Пачоли не появится в ближайшие минуты, отправимся без него, маэстро Лео. Стоять здесь слишком опасно, – не унимается Салаи и тоже нервно косится в переулок.

Предрассветный воздух стелется холодной дымкой по-над мостовыми. Миланцы только просыпаются, огонь в кирпичных печах, что выстыли за ночь в panifici[35], еще не разведен, тележки торговцев пустые стоят под навесами. Прямо у нас над головами какая-то старуха со стуком распахивает деревянные ставни на высоком окне.

Никаких признаков французских солдат, которые якобы вошли в город этой ночью, вроде бы не наблюдается. И вдруг в переулке появляется тень.

– Маэстро Леонардо! Вы здесь! – Пачоли спешит к нам, скособочившись под грузом двух плетеных корзин, заполненных провизией для всех в расчете на долгий путь, кое-как перекидывает их через борт повозки и утверждает на досках.

Я покидаю Милан, увозя с собой несоизмеримо больше того, что было при мне, когда я сюда прибыл пятнадцать с лишним лет назад. Понадобилось шесть дорожных сундуков, чтобы вместились мои художественные принадлежности: краски, пигменты, кисти, палитры… Еще в четырех сундуках, побольше, мои шелковые наряды, бархатные туфли и новомодные миланские шляпы. Человека нынче встречают по одежке, и нигде эта поговорка не уместна настолько, как во Флоренции.

– Его светлость уже покинул город, – сообщает Пачоли, и голос его дрожит от страха.

Если герцог удрал, думаю я, это может означать лишь одно – что город сдан-таки французам вчера вечером и теперь они хлынут на улицы, оставшиеся без защитников.

– Как раз сейчас французы ищут вас, друг мой.

– Меня? – недоверчиво переспрашиваю я Пачоли. – Зачем?

– Говорил же я ему вчера, что надо сбежать до заката! – шепчет, обращаясь к математику, Салаи так, что мне все отлично слышно.

Салаи не умеет держать язык за зубами – в этом он остался тем самым уличным мальчишкой, который срезал кошельки у прохожих, когда я на него наткнулся. Но меня неотступно преследует сон о том, кем он может стать однажды. Салаи – мой невоплощенный замысел, он – вызов, брошенный мне.

– Французы видели вашу фреску в трапезной монастыря Санта-Мария-делле-Грацие, – поясняет Пачоли. – Настоятель сказал мне, что король хотел увезти вашу «Тайную вечерю» с собой во Францию и был весьма разочарован, когда монахи убедили его, что фреску никак нельзя снять со стены!