Неожиданно на груде ящиков, поставленных один на другой в углу склада, возник Стефано – его голову и торс теперь было видно поверх толпы из самых дальних рядов.

– Мы одни из многих! – выкрикнул он, безо всяких предисловий обратившись к слушателям. – Фратески собираются на красильных складах, но не только – они приходят в ремесленные мастерские и в частные жилища, в вертограды у стен городских!

В толпе одобрительно зашептались. Дольче поднесла ко рту два пальца и пронзительно свистнула в поддержку брата.

– Вам ведомо, что многие бедняки уже посвятили себя служению нашему делу, – продолжал Стефано. Из-под берета у него на голове выбивались пряди тонких, редких, нечесаных волос, мятая одежда из шерсти была в пятнах и заплатах, но для Беллины вознесшийся над толпой Стефано был как ослепительная звезда, воссиявшая там, где раньше клубилась тьма.

– Теперь же среди нас есть и состоятельные люди, их куда больше, чем когда-либо, – говорил он, и Беллина отметила для себя, что на складе сделалось тихо – разношерстная толпа внимала пылким речам Стефано, затаив дыхание. – Да-да, это правда. Богатые и влиятельные господа примкнули к нам. Но, друзья мои, коли мы хотим отвратить сильных града сего от пороков, в коих они погрязли, и сделать так, чтобы перестали они выжимать последние соки из бедняков, мы не должны и сами поддаваться стремлению к наживе, к обладанию мирскими благами, дабы не замутило оно наши взоры, не заслонило цели. Мы должны быть стойкими. И если на то пошло, – продолжал он, – сейчас самое время выбросить излишества, к коим вы сами прикипели, в выгребную яму.

В этот момент волна золотистого света хлынула в открытую дверь склада, обрисовав стройный силуэт Стефано над толпой. Голос его внезапно грянул, как раскат грома:

– Кто из вас возьмется за плеть нынче же ночью, дабы усмирить плоть? Кто откажется возлечь на супружеское ложе?

По толпе снова пронесся шепоток.

– Кто всей душой отринет сладострастие?

Беллина увидела, как янтарные глаза Стефано наполнились золотистым светом. Это было все равно что смотреть на восход солнца, на рождение грозного, карающего ангела.

Р-раз!

Беллина взмахнула рукой – и кожаный ремень со свистом опустился на ее голое плечо. Резкая, жгучая боль отдалась во всех конечностях. Ее челюсти были плотно сжаты, в голове звучали слова Стефано: «Кто из вас возьмется за плеть нынче же ночью, дабы усмирить плоть? Кто откажется возлечь на супружеское ложе? Кто всей душой отринет сладострастие?»

Р-раз!

Поначалу Беллина удивилась тому, что она способна причинить себе такую физическую боль. Но пока голос Стефано эхом отдавался в ее мыслях, содранная кожа казалась ерундой, самым малым, что она могла совершить. И этого действительно было мало. Недостаточно. Потому что изначально она ошибалась.

Когда Беллина уже вполне убедила себя, что верит скорее в неугасимый огонь, горящий в груди Стефано, нежели в слова брата Савонаролы, пророчества священника необъяснимым образом начали сбываться. Он не был проходимцем, каковым его считали некоторые. Нет, он был пророком.

Когда-то Беллина стояла, изнывая от духоты, в битком набитой церкви, слушала проповедь, и брат Савонарола сказал, что видел пылающий крест в небесах. «Божье упреждение!» – закричал он затем, выпучив глаза. Если, мол, флорентийцы не раскаются в порочном образе жизни, если каждый из них не примет самодисциплину и аскезу, сей город будет взят врагами – кара небесная постигнет его. Тогда невозможно было себе представить ничего подобного, но, к ужасу Беллины, Савонарола оказался прав.

Она видела это собственными глазами: рыжебородый уродец, король Франции, въехал через городские ворота на боевом коне под богато расшитым балдахином, который держали над ним с четырех сторон рыцари в шлемах с пышными плюмажами. Иноземные лучники, арбалетчики, пехотинцы выламывали двери, грабили лавки, предавали огню целые кварталы. Отец Лизы с безумными глазами затолкал своих женщин в погреб, а все ценные вещи, что оставались в доме, запер в кладовке на ключ. Одиннадцать дней продолжались бесчинства. Флоренция замерла в ужасе и в дыму, затаила дыхание.