– Друзья мои! – испуганно закричал потревоженный Федор Ильич. – Кажется, я немного… сошел с дистанции. Прошу меня извинить! Если вы не возражаете, давайте обсудим финансовые условия, и… засим мне хотелось бы откланяться. Вряд ли у вас, Танечка, будут сейчас ко мне вопросы: об этом деле я знаю только со слов Мигеля, он вам все расскажет значительно лучше.

Так мы и сделали. Мои финансовые условия были приняты администрацией театра безропотно. Единственное дополнение внес гость Тарасова: мне было обещано десять тысяч долларов в случае успешного исхода операции «Плащ Радамеса» до начала спектакля вечером в пятницу (а об ином исходе Мартинес и думать не хотел.) Я сочла, что это вполне по-божески: ожидать, что мне предложат пятьдесят процентов от стоимости бесценного плаща, было бы с моей стороны верхом наглости.

Прощаясь с нами, сошедший с дистанции радушный хозяин сказал, что мы, разумеется, можем оставаться на его территории так долго, как это потребуется, – вахтершу он предупредит.

– А вас, Танечка, прошу ко мне без церемоний в любое время, по любому делу! – С этими словами Федор Ильич, уже облаченный в пальто, исчез за двойной дверью, держа в руке свою шляпу.

Как только мы остались вдвоем, влажный блеск в глазах моего собеседника усилился; в их темных глубинах появилось новое выражение – как будто там поселилась какая-то смутная мысль или надежда, до которой пока еще не дошла очередь. Но он, конечно же, был слишком хорошо воспитан, чтобы с ходу делать мне «недостойные» предложения. И, увы, слишком озабочен своей пропажей.

– Вы рассказали мне все, что знаете, Мигель?

– Нет. Я еще не доложил о результатах моего собственного предварительного расследования. Правда, они очень скромные, но все же…

– Чего, чего?

– Ну, неужели вы думаете, Танечка, что я, выслушав Хосе, стал рвать на себе волосы, а потом с горя сел хлестать коньяк с милейшим Федором? Конечно, я тут же помчался в гостиницу, чтобы самому во всем убедиться и разобраться. Надо было хорошенько расспросить людей об той даме под вуалью.

– Под вуалью?

– Ну да, она была в шляпе с широкими полями и густой вуалью, совершенно скрывающей лицо. Об этом я узнал, разумеется, уже от портье в холле, не от Хосе – ведь он не мог никому задать ни одного вопроса толком, объяснялся как глухонемой. Дама была высокая и говорила низким грудным голосом, слегка глуховатым. На ней было длинное пальто, застегнутое на все пуговицы, и кожаные перчатки. Кроме этой самой вуали, ничего особенного в ее облике портье не приметил. Но обратил внимание на одну маленькую странность: когда дама хотела достать деньги, чтобы отблагодарить портье за услугу (она дала ему пять долларов), то сперва полезла в карман пальто, и только потом открыла сумочку, и достала купюру из кошелька. Кстати, не снимая перчаток… Вам это о чем-нибудь говорит?

– Переодетый мужчина?!

– Точно. Я тоже так подумал. Ну скажите, какая женщина, держа в руках сумочку, полезла бы за деньгами в карман?..

Я вынуждена была признать, что, став оперным певцом, Мигель Мартинес похоронил в себе отличного детектива. Он усмехнулся:

– Спасибо за комплимент. Только я очень хотел бы, чтоб эти способности никогда больше мне не пригодились! Но я еще не сказал вам самого главного, Танечка. Я попросил портье припомнить дословно все, что сказала эта «дама». Тоже не бесплатно, разумеется… Ничего особенного в ее словах не было. Кроме одной любопытной детали – по-моему, очень даже любопытной! Она сказала (или он): «У меня важное письмо для „дона Марти“…» Скажите, Таня, встречали вы где-нибудь в печати, чтобы меня так называли?