Этот мальчик был сущее чудо во плоти: “Папа пожелал увидеться с ним и пришел в восторг. Дитя благословляет служанку, которая крестила его и тем самым открыла перед ним двери католической церкви”. Когда кто-нибудь спрашивал его, знает ли он, кто такой Иисус Христос, его лицо багровело от стыда – стыда за своих предков – и он отвечал: “Иисус Христос – это Спаситель рода человеческого, распятый евреями”. В заключение католическая газета шутливо вопрошала: “И кто-то еще хочет, чтобы мальчика, в котором столько веры, вернули в гетто?”[83]
Сообщения такого рода, в большом количестве поступавшие из Рима и распространявшиеся католической прессой по всей Европе, были ответом на набиравшее силу движение, организованное с целью освобождения Эдгардо. Неужели с мальчиком вправду произошли такие перемены? Момоло и Марианна гневно опровергали католические “репортажи” как наглую ложь, однако некоторые их союзники – в том числе и Скаццоккьо, который лично присутствовал на нескольких пресловутых свиданиях Момоло с Эдгардо, – уже не были так уверены в ответе на вопрос, во что же теперь верит и чего хочет сам мальчик.
С точки зрения европейских либералов, у церковной версии истории было очевидно слабое место: ее нелепость просто лежала на поверхности. Брошюра, изданная в Брюсселе в 1859 году и осуждавшая церковь за похищение Эдгардо, вначале рассказывает о том, что предположительно происходило в действительности, а затем сосредоточивается на другой версии событий – той, что излагалась в бельгийской католической газете:
“Его отец следует за ним в Рим, и там ему позволяют увидеться с ребенком. Мальчик больше не хочет расставаться с ним. Он напуган, он хочет увидеть мать и сестер. Он говорит, что готов ехать всю ночь, если потребуется, лишь бы повидать их. Он хочет уехать, но церковники противятся этому”. Затем церковь наносит ответный удар. “Начинается настоящая комедия, цель которой – подавить скандал: говорят, будто дитя ощутило непреодолимое призвание. Мальчик плачет – он уже не льнет к отцу, не просит отвезти его к матери. Нет, он стоит на коленях перед распятьем и призывает Пресвятую Мадонну. Он хочет, чтобы его заново крестили. Он хочет крестить всех евреев. Он станет миссионером, чтобы обратить их всех в христианство. И все это – в шесть с половиной лет!”
Кто здесь лжет, а кто говорит правду – более чем очевидно:
Если нам предлагают решить, что правдоподобнее – чудо с шестилетним апостолом, который возжаждал обратить всех евреев, или же слезы ребенка, который рвется к матери и сестренкам, то сомнений не возникает ни на секунду. Природа правды слишком очевидна, когда ее ставят рядом со столь вопиющей выдумкой. Когда проступает природа, когда говорит само сердце (а в таком возрасте только сердце и умеет говорить), то никого даже не приходится убеждать. Не найдется ни одного человека, любящего собственных детей, ни одного отца, ни одной матери, ни одного брата и ни одной сестры, которые поверили бы россказням, печатаемым в L’Indépendance.[84]
Защитники церкви, по-видимому, сами до конца не понимали, что их версия истории многим кажется чересчур приторной и елейной, чтобы в нее можно было поверить. Единственная наиболее влиятельная церковная статья о захвате Эдгардо, которая появилась на страницах Civiltà Cattolica в ноябре 1858 года и отрывки из которой впоследствии приводили другие католические газеты по всей Европе, рассказывала о чудесном превращении, постигшем мальчика, как только тот переступил порог Дома катехуменов. Таинство крещения полностью переменило ребенка: