Я несколько раз повернул цилиндр вправо и влево, при этом я будто карабкался по клубам монтажной пены собственных размышлений (сколько полуосознанных и необязательных действий производят мои конечности!). Без всяких мыслей (действительно, где они, куда пропали?) небрежно (цилиндр был не из ряда хрупких вещей, оттого-то небрежно получилось) засунул в дорожную сумку к другим уже упакованным вещам. Выкинул пакеты – не забивать же ими сумку.

Уже позже, когда остался позади перелет из Швейцарии в Россию (я машу рукой самолету), после молчаливой поездки на заднем сидении такси от аэропорта до дома (я вновь машу рукой на прощание) и спустя сутки (надо ведь отдохнуть после дороги) я стал перебирать привезенные вещи.

И когда я уже решил, что полностью опустошил сумку – я не считал предметы, которые неторопливо вынимал из сумки и затем (у меня есть своя методика оценивания их свойств – получилось, что они хороши лишь для украшения) развешивал и раскладывал, – рука неожиданно полу осознанно нащупала на дне цилиндр. Он обхватил себя моими пальцами – не сами пальцы сделали это (им вообще ничего не надо, и если бы не команды мозга, они, всё также оставаясь на кисти, зарегистрировали бы общество «за пальчиковую эмансипацию»).

Что было дальше? Дальше? Я сутки (не неизвестно сколько, а только трое суток) – нет, какие сутки, три дня и по часу каждую из трех ночей – размышлял о пластине и цилиндре. Жгучее желание – это горелка с потоком пламени, который невозможно регулировать. Мое же жгучее желание провести ритуал (тогда-то оно и одолело меня) – это та самая горелка с неуправляемым пламенем (потому ее саму и пламя из нее необходимо брать огнеупорными перчатками).

Я взял за отправную точку рассказа фразу о проведении ритуала (не самую первую – «неправильную» фразу, а следующую, про этапы осуществления ритуала). Я возвращаюсь к этой «правильной» фразе и продолжаю от нее рассказ. Рисунок начерчен! Осталось самое легкое – прочитать слова столбца (чтение такого короткого текста, даже если и на другом языке, – и вправду задача, которая по силам многим). Я прочитал строку (внятно и четко, как на утреннике), затем вторую, вот уже и до последней – третьей – добрался.

Спустя мгновение прочел и ее, однако, увы, не всю! Последнее слово ожило, будто по прихоти некой мистической силы, ловко спрыгнуло с пластины и поскакало, как лошадь, по полу. Так значит, ритуал действует! Я, не выпуская из руки цилиндр (хотя надо было бы его отложить – неудобно делать что-либо, когда одна рука занята), попытался поймать беглеца. Моя ловкость… Мою неловкость надо лишить удостоверения помощника человека, но сделать это следует не абы где, а в организации неловких неловкостей, поскольку слово лавировало в череде моих попыток прихлопнуть его.

Сколько жестокости! Я машинально вынул из кармана брюк кредитную карточку (хорошо, что не стал пришивать пуговицу на карман – теперь не пришлось тратить время на его расстегивание) и удачным движением (точность тут ни при чем – благодарности достойна удача), накрыл ею слово. И надавил на кредитку с такой силой, что мои пальцы посинели и заболели. Как я и их не сломал? Только чудом. Я осторожно убрал карточку с раздавленного (как мне тогда думалось) слова и приготовился отчищать ее от остатков букв, но она осталась совершенно чистой (кредитной карточкой я всё равно не собирался пользоваться), так что, если бы она испачкалась, я бы ее просто выбросил. А слово? Слово – не пострадало, не пострадало в том смысле, что оно не превратилось в месиво. Внешне оно выглядело вполне презентабельно, подергивалось, шевелилось.