В этот день в отеле горело множество очагов. Буря колотилась в окна, за стеклами почти ничего не было видно. Сосны и дюны еще можно было различить, а вот море уже нет. Снег становился все гуще, засыпал следы на лужайке, превращая землю в доисторическую пустыню, какая невозможна в Африке. Свечи отражались в окнах, с обратной стороны стекла падали крупные снежинки, и в огонь подкладывали все больше поленьев. Все это было совершенно очаровательно.

Как хороша она была среди этой зимы. Он чувствовал, что должен занять какое-то место в ее жизни, хотя на дворе была уже суббота, а в среду он уезжал. Официант усадил их. Она почувствовала на руке легкое дуновение ветра от окна. Как чужое дыхание.

– После вас, профессор, – галантно сказал он.

– Откуда вы знаете? – повернулась она.

– Видел в книге регистрации. И каких наук вы профессор?

– Догадайтесь?

– Обязательно? – смутился он.

– Мне интересно.

– Музыка?

– Нет.

– Антропология?

– Продолжайте.

– Юриспруденция?

– Ошибка.

– Что же тогда?

– Математика. Я занимаюсь математикой в применении к изучению океанской жизни.

Она с интересом изучала его лицо. Он явно не имел никакого отношения к академическим кругам, и в нем не было ничего смешного. У него была квадратная челюсть и выдающиеся скулы с тонкими темными сосудиками. Чисто выбритое лицо казалось довольно властным. А когда он улыбался, то будто светился.

– Вы океанограф, – улыбнулся он.

Она уже размазывала масло по хлебу и в запале взмахнула тупым ножом.

– Нет такой науки океанографии. Просто разные науки занимаются изучением моря.

– Или подводного мира.

Странно, что он это сказал.

– Точно, – ответила она.

– А какой океан ваш?

– В смысле?

– Какой океан вы больше всего любите?

– А, это просто, – она указала на окно. – Вот этот. Атлантику.

– А почему?

– С научной точки зрения или вообще?

– Вообще, – осторожно сказал он. Он чувствовал, что его оценивают.

– Атлантика охватывает половину западного мира. Это океан работорговли и пароходов. Финикийцы звали его Морем рока. Тут течет Гольфстрим. Это разноцветный океан. Серый и зеленый. Тут есть колонии морских птиц. Ну а еще это огромная масса ледяной воды, в которой можно утопить довольно высокие горы.

– Насколько там глубоко?

– В среднем 3600 метров.

– Миссис Мемори!

– «Тридцать девять ступеней»?![10]

– Ну я же сказал – миссис Мемори.

Она расхохоталась.

– А вы? Что вы делаете?

Он ответил сразу, не хотел мучить ее догадками:

– Я консультирую по вопросам водоснабжения в Африке.

– Как благородно.

– Консультирую британское правительство, – добавил он.

– Значит, вы живете в Африке?

– Да, в Найроби.

– И как, нравится?

Первое, чему он научился в разведке, – уводить разговор от своей работы. Он не рассказывал ей в подробностях свою легенду о работе инженером-гидротехником, а просто передал основные впечатления от Африки. Он описал ей сад в Мутгейге – висящие цветы, бассейн, миллионы муравьев, облепляющих древесные стволы после дождя, свою домработницу, повара и старого садовника. Подчеркнул, что живет один. Потом рассказал ей, как в сумерках катался на пони для поло по лесу Нгонг и видел высоко на дереве украденный двигатель, в котором, как в гнезде, сидела обезьяна. Пояснил, почему в этом лесу так много гиен.

– Жители трущоб Киберы не могут позволить себе гроб, поэтому они просто относят мертвых в лес и хоронят после краткой церемонии под пнем дерева мугома. И вот так, случайно, кормят гиен.

Он объяснял как можно подробнее, что изначально этот похоронный обычай пришел из племени луос, населявшего берега озера Виктория, но то, что гиенам достаются трупы бедняков, напоминает ритуал племени кикуйю, последний раз зафиксированный в 1970 году. Умирающего человека клали в травяной шалаш размером с гроб, с отверстиями на обоих концах – в одно заталкивали умирающего, из другого гиена потом вытаскивала свежую плоть.