2.

Высокая и очень худая пожилая женщина с большой копной седых волос шла мне навстречу по бывшей лесной просеке, которая за прошедшие двадцать лет превратилась в широкую, вымощенную всё той же европейской плиткой, которой мостили и улицы в Питере, дорожку. Теперь бывшая лесная просека вела через лес не на какую-то там заброшенную окраину городка, а в большой жилой район, построенный там в восьмидесятые годы, и куда переселили очень многих жителей городка из центра и из частных домов с окраин – всё освободили для туристов и отдыхающих.

Женщина шла прогулочным шагом и вела на поводке маленькую и тощую (не потому, что некормленую, а по породе) собачонку. Конечно, мне сразу стало понятно, что это Валька, хотя пышная седая шевелюра поначалу меня несколько смутила. Однако в назначенное для встречи время, кроме этой «дамы с собачкой», больше здесь никого сейчас не было.

Да, это была Валька.

Валька и собачка! Это уже выглядело странно: никогда прежде Валька не была замечена в любви и даже симпатии к животным.

«Вот что время и наступающая старость с человеком сделать могут!», – подивилась про себя я и сразу же, приветствуя подругу, радостно и громко заговорила по-литовски, конечно же, путая слова и искажая окончания, хотя вот уже как два года ходила в центр литовской культуры и прилежно изучала литовский язык, который в своё время не доучила здесь, в школе. При этом я совсем не сомневалась, что Валька тоже поймёт, что перед ней её бывшая близкая подружка Мирка.

Так и произошло: Валька узнала меня, но не радостно, а с долей ехидства, однако безобидно, как и в былые времена, заключила, подходя:

– Не очень-то у тебя получается!

Я стушевалась, поскольку по простоте душевной считала, что уж близкая подруга оценит мой литовский – всё же больше двадцати лет я не была в Литве. Кроме того, очень хотелось мне произвести впечатление именно на Вальку – это ведь она в школьные времена была для меня примером мудрости, стойкости, принципиальности и непогрешимости во всём. Мне тогда иногда даже казалось, что Валька старше меня, хотя та была на полгода младше. Валька была рассудительной, неспешной и, как было отмечено выше – мудрой. Это она говорила, что мне нужен очень сильный, с характером парень, иначе ничего в её, Миркиной, то есть – в моей – жизни не сложится. Сама Валька никогда ни в кого, в отличие от меня, влюбчивой, не влюблялась, с парнями водилась только в спортивном плане и вела себя так, словно ей вообще начхать на все эти вздохи-ахи и прочую девчоночью ерунду. У неё, мол, жизненная миссия покруче и поважнее вздохов при луне – она собиралась стать знаменитым модельером и мужем не обзаводиться – только ребёнком. На этой волне я долго, аж до самой своей свадьбы, принципиально считала, что мужа у меня тоже не будет – одни дети.

Ну и вот – слушала я её тогда, открыв рот, и восторгалась Валькой не по-детски! У меня-то как раз всё было наоборот: и смешливая, и, по словам матери, – ветреная, и неусидчивая, и влюбчивая, и… в общем, ничего стоящего и путного из меня выйти по жизни не должно. Совсем другое дело – Валька…! Валька – это да!

И вот Валька, видимо, памятуя ту нашу неравную дружбу, сейчас насмешливо глядела на меня. И я, вот честное слово! стушевалась. Но тут же оправилась и быстренько перевела всё в шутку: с чувств расстроенных встречу начинать не хотелось – характер у меня такой – дружелюбный, сама бы я никогда другого не обидела и насмехаться ни над кем не стала.

– Да ладно тебе, Валька! Не видишь, что ли, что дурачусь я.

Говорить о том, что вот уже два года доучиваю литовский язык, не захотелось, и потому, улыбаясь, продолжила: