Социальное заблуждение относительно преимуществ психотропных препаратов не так уж невинно. Чтобы убедить общество в обоснованности этой формы лечения, психиатрии пришлось сильно преувеличить ценность своих новых препаратов, заткнуть рот критикам и скрыть историю со скверными долгосрочными результатами. Это делалось преднамеренно, сознательно, и самый факт, что психиатрия прибегла к такого рода искусству убеждения (сторителлинг)[52], говорит о «достоинствах» этой парадигмы лечения гораздо больше, чем любое отдельно взятое исследование[53].

Здесь нелишне повторить, что очень немногие противники зависимости психиатрии от лекарств ратуют за то, чтобы вовсе отказаться от лекарств. В конце концов, лекарства помогают тяжелобольным пациентам выкарабкиваться в трудные периоды. Авторы приведенных выше критических суждений скорее единодушны в том, что психические расстройства следует лечить как можно менее инвазивным и более консервативным способом. Они сходятся на том, что диагноз следует ставить не иначе как по результатам нескольких встреч, цель которых – лучше разобраться в уникальных жизненных обстоятельствах пациента. Даже после постановки диагноза врачу хорошо бы «подождать и понаблюдать», а не спешить назначать сильнодействующие препараты. Реакция на страдание должна сообразовываться с «конкретным случаем», а не отождествляться с почти ритуальным обращением к лекарственному лечению. Кроме того, они полагают, что отношения между пациентом и врачом в большей степени взаимные, чем иерархические. Такая установка на более гуманные и менее агрессивные методы лечения естественно подразумевает внимательное выслушивание истории пациента.

В нарастающей критике биологически-редукционистского подхода к психическим расстройствам присутствует неявный призыв к очередной революции. Если нынешняя парадигма лечения – преимущественно результат лоббирования экономических и идеологических интересов, то и в отношении политических перемен и общественных движений, основанных на альтернативном видении психических заболеваний и надлежащей на них реакции, тоже необходима осторожность. Мы должны прислушаться к маргинализированным душевнобольным людям, чтобы уяснить, как страдание одного человека может отражать патологию социальной структуры. Нужно встать на социологическую точку зрения (ее выражает весь текст «Поговорим о депрессии»), чтобы увидеть: психические заболевания есть, несомненно, в той же мере продукт «культурной химии», что и «химии мозга». В последнем разделе этой главы[54] я хочу представить мнение несогласных, той части «антипсихиатрического движения», которая противостоит беспрестанной совместной пропаганде психиатрии и фармацевтических компаний. Я убежден: прислушиваться к этим альтернативным историям необходимо не только ради душевнобольных, но и для того, чтобы лучше понимать, как порочные социальные структуры могут разрушать эмоциональное здоровье каждого из нас.

Общественные движения по определению стремятся к структурным изменениям, обеспечивающим демократизацию, равные права, независимость и полноправие личности для членов социальных групп, которые исторически были подчиненны, бесправны, стигматизированы и угнетены. Такие движения – во имя ли расового равенства, прав гомосексуалов, лиц с ограниченными возможностями, женщин или во имя гуманного отношения к психически больным – требуют развития «классового» сознания, укорененного в коллективно выработанных нарративах об общем порядке вещей. Другими словами, общественные движения развиваются из индивидуальных историй и последующего признания в этих историях общности. Обмен личными свидетельствами между людьми, занимающими маргинальное положение, создает ядро для новых «коллективных» нарративов, ставящих под сомнение легитимность тех, кто присвоил себе власть и право распоряжаться жизнью «изгоев». Иными словами, общественные движения опираются на подход, который теоретики расовой и гендерной проблематики, а также положения людей с ограниченными возможностями называют «контрповествованием».