Я знал Ксению и Виктора, прихожан храма, где я служу, в течение нескольких лет, был другом семьи. Приходил я к ним в гости, как в рай, мне всегда было приятно и тепло. Думаю, мера жертвенности хозяйки, мера самоотречения делала ее дом маленьким раем, кусочком иного мира. И хотя кричали дети и было не всегда прибрано, все равно чувствовалось отдохновение, будто вы пришли к себе домой.

Эта способность – наполнить мир светом и теплом мира иного – дается человеку не потому, что он какой-то особенный, а потому, что у него хватило сил и дерзновения сделать шаг – посвятить свою жизнь Христу. Избрать христианство не как ширмочку, убежище, а сделать именно стержнем всей жизни. Такой человек делается очень близким и теплым для окружающих. Такой и была Ксения.

Ее повесть – это листок, вырванный из жизни, случайно оброненный, тем она и ценна. Дневник – жанр непростой, он требует предельной откровенности. Не той эффектной иллюзии откровенности, которую так часто пытается создать беллетрист, – на христианский зубок этот суррогат не годится. Он требует открытости перед собой и перед Богом. А это очень непросто, это сродни христианскому трезвению. Умение увидеть себя без иллюзий и в свете вечности – серьезная духовная ступень. Для этого нужна и детская простота, и громадная житейская умудренность.

Все это есть в маленькой книжке.

А еще в ней есть попытка подвести молодых людей за ручку к семейной жизни. Материнская, добрая, нежная попытка. Многие девушки и юноши мечтают о тихом семейном счастье. Конечно, оно возможно, это счастье: быть частью другого человека и частью Бога – но какой ценой? Только ценой жертвы, точнее, маленьких ежедневных жертв. Анатомию семейного счастья и раскрывает повесть, вводя читателя в реальную, непридуманную семью. Войдите и научитесь, учиться есть у кого.

Из вступительного слова священника Георгия Крылова к первому изданию книги, вышедшей спустя три года после смерти автора.

Письма в вечность

Письма в звездную млечность
Девочка пишет упрямо.
Если б почта была в бесконечность
И работала без изъяна,
То она в серебристом конверте,
Запечатав туманом и пылью,
Написала бы маме, поверьте,
Полетела бы к ней на крыльях.
Отдала бы письмо у входа -
Туда, куда входа нам нет,
Ответа ждала б хоть три года,
Ждала б еще много лет.
Она б рассказала в письме
О том, что бабуля здорова,
О житье о своем, о бытье -
О первой любви два слова.
Подробно она б рассказала,
О друзьях дорогих своих,
Ее почерк бы мама узнала
Среди множества писем других.
Написала б еще в конце,
Крепко целуя листок,
О любимом своем отце
Несколько ласковых слов.
Жду, достигнет письмо адресата,
Не напрасно написаны строки
Той, что сама ведь когда-то
Дала ей письма уроки.
Марфа Нурякова (Маша)

По лестнице

Часть 1

Небо закрывается на ночь

Очень ранний летний рассвет. Мама встает.

Этого требует ее шестимесячный сын Володя. С мученическим видом и полузакрытыми глазами она меняет мокрые пеленки. Потом идет на кухню готовить завтрак своей звонкой пташке.

Не соска находит маленький Володькин ротик, а он сам «надевается» на соску. Громкие голодные трели смолкают так внезапно, будто у младенца есть кнопка и на нее вдруг нажали, отключив звук.

Через несколько минут – опять шум.

Володя пытается разбудить маму, спящую с пустой детской бутылочкой в руках. Это ему не удается. Зато просыпается Маша.

Мама использует еще одну возможность продлить пребывание в постели. Она перекладывает малыша из своей кровати в дочкину, где старшая сестра некоторое время с ним воркует. Он заинтересованно смотрит на нее. Сквозь дрему мама слышит Машино пение: «Жили у бабуси два веселых гуся…» Затем следует предложение: «Давай, Володька, я буду другой белый, а ты – один серый».