Мы все наконец садимся на велосипеды. В корзине у Тёмы едет трехлетняя Маша. Подпрыгивая на своем «Школьнике», я вспоминаю рассказ Юрия Башмета о приятеле-пианисте, который вырос на берегу моря, но так и не научился плавать. И это правильно, думаю я, и это нормально! Все великие люди…

– Нина, – обрывает мои мысли Тёма, – у тебя руль задом наперед!

Разворачиваю руль на 180 градусов. Мог бы и пораньше заметить, думает только о себе! Так, о чем это я?.. Да, о Башмете. А если вспомнить Михаила Ивановича Глинку, слабого и болезненного, боящегося сквозняков… А-а-ах! Вместо дороги я вижу небо, большое и чистое. Почему-то сразу вспоминаю князя Андрея Болконского и Аустерлицкое сражение. Наверное, потому, что я, как снаряд из пушки, вылетаю из седла велосипеда вперед на дорогу.

Смеются все, даже маленькая Маша. Я поднимаюсь с земли (больно!), молча, с большим достоинством, не глядя на родственников-мучителей, разворачиваю велосипед и иду назад к даче. Идти долго. Они тоже слезают и идут за мной. Едет только Маша в корзине. Все молчат, не сводя взгляда с моего лица. Боятся опять засмеяться?

Тысячу раз правдиво Евангелие: «враги человеку домашние его»… И еще: «претерпевый до конца спасется». Да, я буду терпеть. О-о-ох! Если бы Тёма меня не подхватил, я бы точно упала снова – на этот раз в канаву.

Родители Тёмы, моя сестра и ее муж, могут только изредка приезжать к нам на дачу. Но зато сколько радости приносят их приезды.

Конечно, одна из главных радостей – это подарки, которые привозят папа и мама. Обычно отец дает ребятам немного денег на сладости.

Они их сразу прячут в круглые жестяные коробки из-под леденцов (у каждого своя коробка). С этого момента с коробкой уже не расстаются: за обедом кладут рядом с тарелкой, ночью – под подушку. Трата денег тщательно обдумывается.

У деревенского киоска, где продаются чипсы, сникерсы и тому подобное, наблюдается такая сцена. Пятилетний, не умеющий читать и считать Тёма и восьмилетняя «образованная» Катя (вполовину выше своего худенького братца) горячо обсуждают покупку. Вернее, обсуждает Катя. Размахивая руками, убеждает в чем-то брата. Тёма сосредоточенно думает. Ему нередко приходится страдать от хитростей старшей сестры. Наконец он решается.

– Ну что я могу здесь купить? – кивает он на витрину.

Катя опять начинает говорить. Я вижу только ее спину и косу, которая покачивается то в одну, то в другую сторону. Мне становится скучно смотреть на маленьких жадин, и я отхожу к другому киоску.

Длинный жаркий деревенский день заканчивается.

За каким-то делом прибегаю из огорода в прохладный дом и вижу удивительную картину.

Надо заметить, что с самого раннего детства наш Тёма плакал как-то по-особенному. Слезы у него именно выкатывались из глаз, а не текли по щекам, как это обычно бывает. При этом Тёмины слезы были круглые, как горошины или как градины, выкатывались очень быстро, одна за одной, и весь облик Тёмин производил до того горестное впечатление, что сжималось сердце. Сейчас, правда, Тёма плачет очень редко и очень обыкновенно, как большинство людей.

Тёма стоит на коленях перед старой табуреткой. На табуретке лежат смятые бумажные деньги. Бритая Тёмина голова (на лето его всегда стригут «под ноль») качается из стороны в сторону. Из глаз катятся огромные слезы-горошины. Тёма немного подвывает.

У него получаются как раз такие звуки, которые поет наш церковный хор в начале хоровой репетиции: «И-и! О-о! А-а!»

– Тёма, что случилось?!!

Тёма продолжает качаться, потом легонько стукается бритой головой о табуретку и вдохновенно восклицает: