Защитники сбились за облитыми водой, заледенелыми завалами, готовясь к последнему бою. Но ночь прошла в тишине. Город пылал.

На пятый день татары тихо подошли к завалам и налетели на обессиленных москвичей.

Куда ни глянь, везде были враги. Владимир рубил и рубил, отступая, в море огня и гари. Упал Нянка, истекающий кровью. Татары были и сзади, и спереди. Страшный удар разломил голову, повергая в черноту…

Бату смотрел на широкую просеку, вырубленную хашаром. Осадные орудия, скрипя полозьями, уходили на север. Тумены, один за другим, медленно валили от сгоревшей Москвы. Медленно, очень медленно. Бату не ожидал, что поход будет затяжным, и начало его обескураживало – его неповоротливое войско проходило в день не больше двух фарсахов. Кругом были непроходимые леса, глубокие сугробы, лошади голодали. В Москве поживиться не удалось – всё сгорело. А он рассчитывал на запасы сена и овса. Проклятые, настырные орусуты! Они всё больше бесили его, и он чаще, нет, всегда, велел убивать, убивать всех, но злость и досада не уходили.

Москву обронял сын князя Юрия Владимир. К Бату принесли его тело, холодное, обмороженное, в чёрной, смёрзшейся крови. Бату, не слезая с седла, долго всматривался в лицо молодого орусутского князя. Ему показалось, что у Владимира дрогнуло веко.

–Он жив.

Туленгит склонился над князем, долго слушал сердце, оттянул веки.

–Жив, великий хан.

–Это хорошо. Отнесите его к лекарю.

Бату тронул коня, и поскакал по глубоким сугробам к двигающемуся войску – на Владимир…

«»»»»»»

Всеволод вывел из-под Коломны остатки владимирской дружины, не зная толком, сколько воинов спаслось. В голове зудела одна мысль: «Всё кончено!». Он боялся увидеть отца, боялся взглянуть на мать и жену. Битва у Коломны до сих пор пропитывала его ужасом – он впервые видел таких многочисленных, самоуверенных, жестоких врагов. Он уже не верил в возможность победы над ними. Но спасительная мысль уговаривала, что они не пойдут на Суздаль, как обещали Юрию послы, а битву можно будет списать на рязанцев. Но пугал брат Владимир – москвичи, преследуемые конницей, уходили по московской дороге, а не через лес. Жив ли он?

Смерть Еремея ужасала. Не верилось в возможность виденного – какие-то неведомые агаряне пришли на русскую землю, своевольствуют сверх всякой меры, сеют смерть и муки. Прав епископ Митрофан, внушая о гневе божьем на русских князей – распри, несогласие, корыстолюбие. Вот и наказание. Разве можно сопротивляться божьему гневу? Абсурд. Отец этого ещё не понял, потому сейчас разбитые дружины, голодные, обмороженные, продираются через леса к Владимиру, и он, Всеволод, среди них…

Известие о поражении нашло Юрия с первыми беглецами. А воины шли и шли, усталые, голодные, похожие на обезумевших животных. Юрий спрашивал о сыновьях. Ему говорили, что князья были живы, когда разбитое войско разбегалось под татарскими ударами, говорили только о гибели рязанского князя Романа и воеводы Еремея.

Пётр Ослядюкович был понурым, узнав о смерти боевого соратника. Юрий тоже долго не мог унять тревожного стука сердца – вот и до него добралась беда – его слуги гибнут на границах, его дружины, окровавленные и не способные к новым битвам, спасаются в промёрзших лесах, словно звери. А нового войска собрать всё никак не удаётся.

Он рассчитывал стянуть в кулак все силы подвластных князей, а вышло по иному – во Владимире скопились смерды с деревень вокруг Суздаля, тысяча из Стародуба, полтысячи булгар из Нижнего Новгорода, Святослав привёл из Юрьева– Польского и Переяславльщины около шести тысяч, а вот сыновья Константина обособились, собрали со своих княжеств до десяти тысяч воинов в Ярославе и уходить в Волги не торопились. Брат Иван большую часть ополчения оставил в Стародубе, а Ярослав, вообще, гонцов не слушает, нашёл время разыгрывать гордыню!