За время пути я полностью успокоился, и когда подходил к нашему дому, то так радовался, что мне вновь захотелось пережить страх ее измены, теперь уже понарошку. Но стоило лишь представить это, как меня вновь затопил настоящий ужас. Я взбежал по ступенькам, отпер дверь, не позвонив, в суеверной надежде, что именно так, не оставляя себе возможности к отступлению, желая знать всю правду (да, всю, – я уже рассуждал и дышал как обманутый), я вызову жалость судьбы, и измена – я в ней уже почти не сомневался – каким-то чудом будет отменена.

Ноа стояла у самых дверей и распаковывала дорожную сумку, выкладывая из нее заботливо упакованные банки. Мне стало стыдно.

Я так устал, что не мог стоять, и опустился на ступеньки нашей чудо-лестницы.

– Ты что? – Она положила руку мне на волосы. Она делала так впервые, и это мне не понравилось. Почему вдруг именно сейчас? Этот жест показался мне неуклюжим и чужим. Неужели она принесла его от родителей вместе с домашними консервами, так же, как я принес мамину ревность, меховые вишенки и черный штрудель?

– Что с тобой? – Она все держала руку у меня на макушке, а я вдруг почувствовал, что волосы под ее рукой как-то слишком легко примялись, видимо, я потихоньку лысею, мама всегда с тревогой смотрела на мою макушку, напоминая нам с братом, что отец облысел уже к тридцати. Я вывернулся из-под ее руки:

– Не надо, пожалуйста, не делай так больше никогда, Ноа.

– Ноа?! А почему вдруг Ноа? Разве я не Йидель?

– Не стоит, Ноа, я подумал – то было нехорошее имя.

– Но оно мне нравится, ты говорил, оно эльфийское!

Конец ознакомительного фрагмента.