– Это займет много места?

– В зависимости от величины изготовляемых изделий.

Боделен начал с небольших предметов, например с зубных щеток, дорожных ложек и вилок, пляжных ведерок, детских лопаток и грабель, подставок для яиц, колец для салфеток.

От старой скобяной лавки уцелел только остов. Нижний этаж, перестроенный в современном стиле, со светящимся потолком, был оборудован под выставочный зал фирмы «Асфакс, Робюр и Роб».

Контора – во всяком случае, контора Парижского отделения – помещалась на втором этаже. Кроме этого, было еще отделение в Нантерре и основной завод в Брезоле.

Кальмар быстро поднялся по мраморной лестнице и на мгновение задержался перед застекленной кабиной с табличкой «Прием посетителей».

– Патрон вернулся?

– Приехал сегодня утром и спрашивал вас.

– Ему прекрасно известно, что я должен приступить к работе после полудня.

– Вы что, забыли, какой у него характер, господин Кальмар?

Патрон был неплохим человеком, даже наоборот, но раздражался, когда не находил кого-нибудь на месте. Каждый должен сидеть в своем закутке.

Его мечтой, его идеалом был бы мир без воскресений, без отпусков. Разве он сам брал отпуск? Мир без женщин и без детей!.. Разве он часто бывал в своей огромной квартире на бульваре Ришара Валласа, где его жена и дочь жили с четырьмя или пятью слугами? Вряд ли он навещал их раз в неделю… Вряд ли ездил на виллу, купленную для семьи в Мужене.

Он спал наверху, в бывшем чулане, рядом с которым оборудовал самую примитивную ванну.

– Хозяин поехал в Брезоль?

– Разве у него узнаешь?

В Брезоль, или в Нантерр, или же на новую стройку в Финистере. Иногда думали, что патрон уехал в предместье Парижа, а он звонил из Лондона или Франкфурта. Такова была его жизнь, и отчасти такой же была жизнь Кальмара, поскольку добрую треть своего времени он проводил на авеню де Нейи.

– Ну что, вернулся наконец?

Это спросил Жув, которого все звали Бобом, – фантазер и весельчак.

– Послушай, да ты еще разжирел и совсем не загорел. Ты уверен, что был в Венеции?

Кальмар нахмурился.

– Что-нибудь не клеится, старина?

Жув был его единственным другом.

И тем не менее Кальмар вынужден был ответить ему с деланой улыбкой:

– Нет, все в порядке… Просто чертовски устал, целый день провел в вагоне, где было столько народу, что по коридору в туалет не пройдешь, да еще потом целую ночь ехал.

– А как же дети?

– Пока остались там, вернутся в субботу.

До сих пор Кальмар видел лишь раза два свою привратницу, причем мельком. Затем хозяина гаража – тоже мельком. Остальных – например, кассира в банке, интересовавшегося лишь стодолларовой купюрой и вполне удовлетворившегося тем, что она не фальшивая, метрдотеля и гарсона в «Кафе де ла Пэ» – можно не принимать в расчет.

Теперь же было другое дело, и Кальмар, входя в свой кабинет, где его ждали каталоги, поступившие за время его отсутствия из США, почувствовал тревогу, вспомнив шуточки Боба.

Жув слыл легкомысленным парнем, ничего не принимавшим всерьез, как и положено питомцу Школы изящных искусств. Этот повеса не мог спокойно пропустить ни одной машинистки, чтобы не ущипнуть ее или не дать ей шлепка. Даже мадемуазель Валери, самую уродливую и нескладную в конторе. А она считала своим долгом всякий раз испуганно вскрикнуть, словно он пытался ее изнасиловать.

Жув жил в мастерской на набережной Великих Августинцев, всегда с какой-нибудь подружкой, но почти каждый месяц – с другой. Зачем он их менял, было не очень ясно, поскольку все девушки походили друг на друга – маленькие, чернявые, с большими ласковыми глазами.

Когда Жув, по своему обыкновению, посмеивался над кем-нибудь, он становился похож на великовозрастного светловолосого мальчишку с лукавыми глазами. На самом же деле он был одних лет с Кальмаром, и они знали друг друга еще с той поры, когда учились в Сорбонне и посещали «Колокольчик» – дешевый ресторан на набережной Турнель, где было всегда лишь одно горячее блюдо, написанное мелом на грифельной доске.