И кровь мы пролили не зря —

За нашу Русскую державу,

За Веру в Бога и Царя!

Правда, последнюю строчку часто заменяли словами: "Мы поднимали якоря". Защищать Царя в последнее время стало неожиданно считаться не то чтобы неправильно, но как-то неприлично.

Макаров с удовольствием послушал хороший голос, но, приглядевшись, с лёгкой грустью и досадой заметил, что форма на калеке хоть и мятая, но явно из новых, в боях не бывавшая, не выгоревшая, не потёртая. Да и лицо у него было хоть и пострадавшее, но скорее от вина, да и выправка не военная. Уж на это у Макарова глаз был намётан. Он, вздохнув, вынул из гаманка двугривенный серебром, бросил в кружку, стоящую у ног инвалида, и отошёл к платформам.

Втискиваясь в вагон, Макаров слегка замешкался, протаскивая мешок и волоча костыль. Сзади раздался басовитый бодрый голос:

– А ну, герой, поднажми, надо места получше занять!

Макаров резко обернулся и неожиданно для самого себя гневно ответил:

– Герой! Да, герой, кровь свою, между прочим, проливал за вас!

Перед ним стоял молодой матрос среднего роста, крепкий, коренастый, с обветренным загорелым лицом ― редким для бледнолицых петербуржцев. Он смущенно улыбался.

– Чего ты, чего? Я сам в цусимском бою бывал. Слыхал, поди? – с этими словами он ткнул пальцем в бескозырку. Макаров поднял глаза. На черной ленте золотыми буквами было написано название корабля «Аврора».

– Слыхал, – уже спокойнее ответил Макаров, пробираясь в вагон.

– А говорят, там и в живых никого не осталось, – Он уже взял себя в руки, и к нему вернулась та крестьянская, с легким лукавством, без труда переходящим в сарказм, уверенность, с которой нередко наш народ встречает всякого рода завирал. – Выплыл, что ли?

– Скажешь тоже, – опять усмехнулся моряк. – Крейсер первого ранга ― скорость девятнадцать с лишним узлов и умелый манёвр!

– Манёвр.., – передразнил Макаров, – драпанул, что ли?

Матрос нахмурился.

– Ну ты это… полегче! Мой черед рыб кормить ещё не пришел.

– Они, не сговариваясь сели на противоположные полки. – Мы там тоже, – между прочим, – не кофий с кренделем кушали. Нам о-е-ёй как досталось! – он как-то нервно передёрнулся ― видно, от нахлынувших воспоминаний. – Мы ещё вначале ― когда за «Олегом» шли, нас два броненосных крейсера атаковали. А «Аврора» наша хоть и новая, но для таких боёв не предназначена. Нам бы в разведку ходить да «торгашей» вражеских перехватывать, транспорты… А потом ещё три крейсера и броненосец на нас навалились, шутка ли! Десять попаданий снарядами до восьми дюймов! – он стащил с головы бескозырку. – Пятнадцать человек команды погибли, капитана убило, Егорьева Евгения Романыча. Едва укрылись за броненосцами… А потом ходу! Куда с такими разрушениями воевать: трубы дымовые повреждены, минный носовой затоплен, и ямы угольные… А стрелять как? Все дальномеры накрылись ― считай, без глаз артиллерия, четыре семьдесятпятки повреждены и одна шестидюймовка! Уходили с «Олегом», как раненые лошади от волков ― идём, а следом японские миноносцы по нас торпедами жарят.

– Слава Богу, живы, – вздохнул, крестясь, Макаров.

– Тут уж точно, и я готов в Него верить, – согласился матрос.

– Нехорошая война какая-то, – покачал головой Макаров, – непонятная. Все бьются как герои, а победа не нам даётся. Силы вражьи.., – он покачал головой, – помилуй, Господи!

– Так с самого начала всё пошло куда-то не туда, как чёрт напутал, – нервно прохрипел матрос. – Ещё в Северном море под Гуллем – это возле Доггер-банки – началась чертовщина. Теперь говорят, что мы обстреляли мирные английские рыболовецкие суда…