Ю. Д.: Если учитывать всю эту интертекстуальность, к которой мы еще, конечно, вернемся, всю вот эту ее цитатность, то получается, что в какой-то степени ролевым субъектом песни может быть сам Гребенщиков. Вот такой ведь вариант он тоже допустил? Но все же это не Гребенщиков поет о себе. Это Летов поет о Гребенщикове. Здесь можно исходить из того, что природа ролевой лирики не такая простая, как кажется. Особенно, если это звучащая ролевая лирика. Когда автор надевает на себя чью-то маску, он нарочито абстрагируется от своего персонажа. По большому счету, Летов в этом метатексте абстрагировался от персонажа этой песни. Он сказал, не думайте, что это мой лирический герой, или субъект, который близок мне, это всего лишь некий директор, мой тогдашний директор. Автор абстрагировался. И в случае, если Гребенщиков – ролевой субъект, тоже можно говорить об определенном абстрагировании. Я пою от лица Гребенщикова, хотя, конечно, грамматически тут целый ряд моментов, которые позволяют говорить, что это не так, но цитаты убеждают, что субъект может быть прочитан и как БГ. В результате у нас получается, что автор абстрагировался, дал слово герою, но история ролевой лирики убедительно нас учит немножко другому. Учит нас тому, что зачастую именно в ролевой лирике автор как нигде обнажает себя. Как это было, например, в ролевых песнях Высоцкого. Потому что тут его никто не заподозрит в том, что он себя обнажает. Значит, кем бы ни был ролевой герой этой песни, если он ролевой, то все равно по большому счету это сам лирический герой Летова в его каком-то апогее, в его квинтэссенции. Это квинтэссенция лирического героя Летова на тот момент, на 1986 год. Такое прочтение тоже возможно. Во всяком случае, мы ставим сейчас очень важный вопрос: кто, собственно, речевой субъект этой песни? Кто вот этот вот я, кому «задрали руки», «забили рот», «забили руки», «задрали рот»? Кто знает, что ему «осталось недолго» и ему «уже все равно»? Целый ряд моментов, где субъект действительно эксплицируется. И естественно задаться вопросом, не просто уже даже, кто этот субъект, а увидеть по тексту его эволюцию определенную. Он же меняется. Тут много сослагательного. Но ведь есть рефрен, который снимает ролевую природу, по крайней мере, в отношении Гребенщикова на чисто речевом уровне. «О, если б я мог выбирать себя, я был бы Гребенщиков!» Весь ужас в том, что здесь ставится проблема, которая, на мой взгляд, в каком-то обыденном сознании не должна даже подниматься: выбор себя. Что значит выбор себя?

Д. С.: Если говорить о себе, то такие вопросы ставят в кризисные моменты, когда у тебя внутри возникает революционная ситуация: верхи не могут, низы не хотят жить по-старому. Или когда ты на какой-то развилке находишься, пытаясь выбрать свой путь.

Ю. Д.: А вот это мне кажется немножко другое. Действительно, мы очень часто выбираем свой путь. Мы оказываемся перед каким-то выбором: пойти налево или направо. Сделав выбор, мы дальше понимаем, что все уже определено, мы счастливы. Здесь, как мне кажется, речь о другом. Выбрать не путь, а выбрать себя. Словно человеку дается некий набор его ипостасей. И он как будто в состоянии эту ипостась выбрать. Мне кажется, никто не может выбирать себя. Сделать себя другим нельзя. По-моему здесь как раз эта мысль, во многом, ключевая. «Если бы я мог выбирать себя». И повторяется это в виде рефрена, навязчиво как-то.

Д. С.: Да, навязчиво. Тут важно понимать, что еще по форме эта песня представляет собой блюз. И опора на Гребенщикова тут не только в цитатах проявляется, не только в его упоминании в самом тексте, но и в форме песни. Летов неоднократно выделял «Синий альбом»