В лапищах мужа не раз побывав,
Требуют нынче льняной упаковки,
Прежнюю форму свою потеряв.
Будто бы вата, что свернута туго,
Все белизной отливая, как рис,
Было и тело когда-то упруго,
Да изглодал по ночам его лис.
Парень
Как ни жестоки слова твои эти,
Чувствует сердце, что ты не права.
Может, с обиды – над ним, словно плети,
Горькие ты заносила слова.
От чистоты своей не отрекайся,
Телом похожая на молоко,
Первой красотке арабского Кайса,
Как до небес, до тебя далеко.
Так хороша ты, что кажется, право,
Сам Константин[18] тебе только чета.
Время сильнее, чем царская слава,
Но не сильней, чем твоя красота.
Царская слава блеснет и померкнет,
А красота твоя не такова,
Мчится сквозь время и, будто бы беркут,
Всюду когтит она чудо-слова.
Не говори мне, что пыл мой напрасен,
Строит надежда над бездною мост,
Жизнь положить за тебя я согласен,
Слышишь ли это, соперница звезд?
Араканинка
Влюбился, но слово робел я сказать,
Тебе о любви своей слово сказать,
О страсти моей, что под стать лишь огню,
Не смел и записки любовной послать.
Ты – словно загадка. Нет сил у меня.
Любви лихорадка сжигает меня,
Мне горько и сладко, повсюду тобой
Расставлена мыслям моим западня.
Ах, лучше бы ты не являлась в Чалда!
Ах, что со мной сталось в ауле Чалда!
Прошла ты пред бедным жилищем моим,
И весь я, казалось, растаял тогда.
Ах, каракульчовый ягненок степей,
Медовых, шелковых ногайских степей.
В наряде кумыкском, араканинка,
Блистаешь ты вся до янтарных ступней.
Гуляешь, накинув ты черную шаль,
С каймой золотою узорную шаль.
Тобой, непокорною, я покорен,
И сердце мое разрывает печаль.
Не сердце в груди у меня, а костер,
И день ото дня все безумней костер.
И вмиг примерзает мой к нёбу язык,
Когда на меня обращаешь ты взор.
Ты – кровь с молоком. Льется свет с твоих щек,
Подобных еще я не видывал щек.
И каждую бровь, как арабское «н»,
Не тушью ли вывел на лбу твоем Бог?
Начало всего совершенного – ты,
Начало всего сокровенного – ты,
И составлять преспокойно в горах
Ты из поклонников можешь гурты.
Сильна на Кавказе любви моей власть,
Не даст тебя сглазить любви моей власть,
На схожее с яхонтом тело твое
Пылинка и та не посмеет упасть.
Аллах пожелал, чтобы мир отражен
Был, как в зеркалах, весь в тебе отражен.
И тонок твой нос, как дамасская сталь,
И статью черкесской твой стан наделен.
Голубкам попасть было в сеть суждено,
Когда б моя власть, – было б им суждено
Летать на свободе и ночи и дни,
Голубкам сродни твои груди давно.
А плавность походки… Идешь по тропе,
Как будто плывешь – не идешь по тропе.
Не так ли в пунцовых чарыках своих
Плывет куропатка по мягкой траве?
На улицу вышла, и серьги опять
Чуть слышно позванивать стали опять.
И за одно твое личико только
Красотку иную всю можно отдать.
Обнявший тебя не умрет человек,
Бессмертье такой обретет человек,
А тот, кому руку подашь ты хоть раз —
Не дважды ли юность познает за век?
Лихих кобылиц покупают князья,
Но падают ниц пред тобою князья,
Ты в плен генералов без боя берешь,
Хоть в плен генералам сдаваться нельзя.
В тебе воплотилась краса наших гор,
Краса и вершин и озер наших гор.
Ни у черкесов я, ни у кумыков
Красавиц таких не встречал до сих пор.
Что скажешь – слова переймет не одна
Невеста, вдова и жена не одна.
Твой нрав и походку спешит перенять
Любая невеста, вдова и жена.
Природа, твои создавая черты,
Восхода в тебе воплотила черты.
Идешь ты, и тень не бежит в стороне,
И лампой зажженной ты кажешься мне.
Волшебный павлин на вершине холма,
Гляжу не один на вершину холма,
Волшебным павлином ты кажешься мне,
И я не один от тебя без ума.
Луч света, в мое заглянувший окно,
О, где ты, в мое заглянувший окно?
Пусть даже не мне суждено с тобой быть,