Но – не было, знать, газет –
Глаза в этот раз свободны. Итак,
Я стал глазеть:
Зала сперва превращалась в площадь,
Площадь потом в поле, и
Нарастало поле позже
Более и более.
Наконец превратилось в безбрежное море.
Бр-р-р… Неприятно.
И я подумал: «По-моему,
Я заключён в необъятное!»
1939
«Есть на этом свете счастье?…»
Есть на этом свете счастье?
Я спросил, и мне в ответ
Филин ночью, утром ястреб
Сообщили: «Счастья нет!»
«Счастья в мире много очень,
И для счастья мы живём!» –
Соловей поведал ночью,
Ласточка сказала днём!
«В созвездья линзами двоякими…»
В созвездья линзами двоякими
Труба смотрела Галилея.
В страну, открытую варягами,
Плыла Колумба кораблея.
В страну открытую, забытую –
Таков удел любых Америк.
А старый мир стал картой битою,
Наивной картой Птолемея.
1939
«По небосклону двигалась луна…»
По небосклону двигалась луна
И отражалась в н-ской луже,
И чувствовалась в луже глубина,
Казалась лужа в миллион раз глубже.
1937
«Рекламы города цветут…»
Рекламы города цветут
Движеньем и огнём.
Четыре девушки идут
И думают о нём.
А почему не обо мне,
Чем хуже я его?
Ничем не хуже, но оне
Не смыслят ничего.
«Я ненавижу эти правила…»
Я ненавижу эти правила,
Они попрали все права.
Пускай судьба меня облаяла,
Но – сам себе я голова.
1940
«Будут гонки, либо ралли…»
Будут гонки, либо ралли –
Всё за те же гро́ши, –
Мы маршрут не выбирали
И машину тоже.
«А если пыль дорожная…»
А если пыль дорожная
И путь ведёт в Сибирь,
То всё равно как должное
Приемлю эту пыль.
«Путь азбучных истин неведом…»
Путь азбучных истин неведом,
Но он начинается с «я»,
И, может быть, именно в этом
Сермяжная правда вся.
1940
Псалом
В стихах ничего лишнего –
И в этом моё спасенье,
Живущий под кроной Всевышнего,
Под самой надёжной сенью.
Шатаюсь, как все, по городу,
Чёрт знает чего не выдумаю,
Но я говорю Господу:
Прибежище моё и защита моя.
А в своих стихах своего лица
Не могу я иметь разве?
Он избавит меня от сети ловца
И от гибельной язвы…
Всё равно, где минус и где плюс.
Всё пускай вверх дном,
Ужасов в ночи не убоюсь
И стрелы, летящей днём.
Язвы, ходящей во мраке,
Заразы, опустошающей в полдень, –
И уцелею в драке,
Чтоб путь до конца был пройден.
Скажу, что Господь – моё упованье,
Всевышнего я избрал своим прибежищем.
Когда доживу я до пированья,
То быть перестану посмешищем.
Не приключится мне зло,
Язва не приблизится к тели́щу.
Дал Господь поэта ремесло –
Голос Господа я слышу.
Наступлю на аспида и василиска,
Попирать буду льва и дракона.
Будет победа близко
Мне, как поэту, знакома.
За то, что имя Его познал,
Не спросит, зачем я стихи писал.
Любовная лодка не разобьётся о быт,
Господь Бог,
Он всё видит, всё знает.
На Него я надеюсь. Не буду убит.
Он избавит меня и прославит.
И пускай я теперь где-нибудь на дне,
Ощущаю своё воскрешение:
Он насытит меня долготою дней
И мне явит моё спасение.
«Век двадцатый войной исковеркан.…»
Век двадцатый войной исковеркан.
Осознал с головы до пят его.
В глубину двадцать первого века
Я смотрю с высоты двадцать пятого.
Я смотрю сквозь веков венок,
Не вступивших ещё в обращение.
И ещё я смотрю сквозь бинокль
Поэтического обобщения.
Вижу город, где нет для ближнего
Никаких наказаний лютых
И совсем ничего лишнего
Ни в стихах, ни в вещах, ни в людях.
На земле никому не тесно,
Не дерётся с народом народ.
Скажут – это неинтересно,
А, по-моему, наоборот.
1940-е
«Я быть хочу смелее всех…»
Я быть хочу смелее всех
По беспредельности размаха,
Но самый смелый человек
Боится собственного страха.
1940
«Проходя по знойному Арбату…»
Проходя по знойному Арбату,
Я мечтал всегда по мелочам.
И людей бегущую громаду
Я, не изучая, замечал.
Я не знал, куда они спешили, –
Всяк по-своему спешил пожить, –