– Мой отец – чех.

– Забудь его, отрекись от него.

Она вытянула руки, защищаясь от его слов.

– Пауль!

– Иметь отца славянина! Это достойно жалости. Кровь твоя должна возмутиться. Я не был бы тут с тобой, если бы не знал, что ты можешь стать нашей, забыть свое чешское прошлое! – Он торжественно поднял руку. – Я верю: наше великое северное начало возьмет верх над тем низким, что вошло в тебя с кровью славянина.

Он постарался скрыть раздражение, когда Марта, покачав головой, сказала:

– Папа не бросит заводов.

– Он предпочтет, чтобы его вывезли на тачке?

– Он не верит тому, что немцы придут сюда.

– А кто им помешает? – спросил Штризе заносчиво.

– Русские. – Сказала – и сама испугалась.

Пауль смотрел на нее с удивлением.

– Кто распространяет такие сказки?

– Папа верит русским.

– Вот когда большевики повесят дядю Януша, он будет знать, как им верить! А они его непременно повесят, если придут сюда.

– Он им ничего не сделал.

– Он директор завода, инженер… Этого достаточно.

– Я поговорю с папой.

Он с облегчением рассмеялся.

– Пойми же, мне было бы легче сидеть спокойно, ни о чем не заботясь, но я люблю тебя!

Ей так хотелось верить этому…

Деревья проплывали в свете фар, ажурными золотыми башнями. Несмотря на холодную осень листва еще только начинала опадать. Лемке казалось, что густой аромат ее увядания проникает даже к нему в кабину автомобиля. Лемке любил осень, любил ее запах, любил эти глухие уголки Грюневальда. Но сейчас его внимание было сосредоточено на том, чтобы не пропустить условленное место встречи. Он напряженно следил за поворотами, в которых мог разобраться только человек, хорошо знающий эти места.

Перекрестки были донельзя похожи один на другой, и в Лемке уже несколько раз закрадывалось сомнение: не пропустил ли он тот перекресток, где следовало повернуть, чтобы выбраться в самую заброшенную часть леса?

Нет, этого не могло быть! Слишком долго он ждал этой встречи, слишком хотел ее, чтобы… Но снова червь сомнения заставлял его придерживать ход машины, чтобы дать себе время приглядеться к подробностям лесного пейзажа. Нет, он не ошибался! Рука уверенно повернула штурвал, и машина углубилась в узкую темную просеку.

Лемке погасил большие фары и включил только одну горную, дававшую короткий, широкий пучок света. Лемке нужно было видеть обочины дороги.

Наконец-то! Наконец Клара! Его Клара! Он сразу различил ее маленькую фигурку, прижавшуюся к стволу огромного дерева.

Первым движением Лемке было нажать тормоз, выскочить из машины и бежать к жене, сжать ее в объятиях. Ведь он не видел ее столько времени! С того самого дня, как оставил в Любеке на таком опасном посту…

Но он тут же пришел в себя: молодец Клара! Она даже не пошевелилась у своего дерева. Только он, знавший, что она его тут ждет, и мог различить серую фигурку в мгновенно промелькнувшем луче фары. Никто другой и не заметил бы. Молодец, молодец Клара, – ни одного движения, серый плащ, серый платок на голове…

Лемке погасил свет и, проехав еще несколько шагов, остановился. Когда его глаза привыкли к темноте, он еще некоторое время приглядывался к дороге, потом постоял и прислушался. Наблюдение могло быть и за ним, и за нею. Ни один из них не должен был подвести другого. Но за ним можно было бы уследить только на автомобиле, значит, с этой стороны все спокойно. А у нее?

Смешно! Разве Клара остановилась бы тут, разве стала бы его ждать, если бы допустила хотя бы малейшее подозрение, что за нею следят?!

Лемке смело пошел в ту сторону, где он заметил ее фигуру.

Это было их личное свидание. Это был их час. Один час после месяца разлуки и перед расставанием неизвестно на сколько времени.