В «Гренгуаре» афоризм Боннэ трансформировался в столь же лаконичный, но, пожалуй, еще более гнусный аншлаг, перепоясавший первую страницу этого органа паромщиков: «Хотите ли вы умереть за Чехословакию?»

«Спасителем нации» был объявлен некий профессор Жозеф Бартелеми, который по заказу Долласа написал для «Тан» статью, доказывавшую, «как дважды два», что франко-чехословацкий договор о взаимной помощи давным-давно утратил силу, поскольку Гитлер денонсировал Локарнский договор.

В сорок тысяч франков обошлось Ванденгейму то, что статья журналиста, разоблачавшего продажность Бартелеми, не появилась в печати.

– Запомните, Фосс, – наставительно проговорил Джон Третий, обращаясь к Долласу, – и не уставайте повторять тем, кто этого не понимает: вышибить из этой игры Францию – значит выиграть всю партию, потому что этим, быть может, нам удастся выбить из игры Россию. А это для нас важнее Англии и Франции, вместе взятых.

Удовлетворенный результатами своей деятельности, Ванденгейм собирался уже покинуть окутанный осенней мглою Париж, когда к нему явился встревоженный Доллас.

– Дурные вести из Германии, хозяин!

Он съежился было под свирепым взглядом Ванденгейма, но все же решился договорить:

– В кругу близких людей Гитлер проговорился, что боится провала с Судетами.

Ударом ноги Джон в бешенстве отбросил китайский столик со стоявшим на нем чайным сервизом.

– Господь Бог наказал нас этим идиотом!

– Не столько Бог, сколько Генри Шрейбер, – лукаво заметил Доллас.

– К дьяволу ваши гнусные остроты! – рявкнул Джон.

Отбросив обломки столика и топча осколки фарфора, он прошелся по комнате.

– Помните того малого, что был нами приставлен к Герингу?.. Мак?.. Мак?.. – силился вспомнить Джон.

– Мак-Кронин?

– Надо связаться с ним!

После некоторого колебания Доллас сказал:

– Эти сведения от него и идут.

– Так, значит, Гитлер говорил это Герингу?

– Герингу и Геббельсу.

– Ну, Геббельс… – Джон пренебрежительно махнул.

– Его влияние на Гитлера…

– Дело не только во влиянии, а и в личной заинтересованности, Фосс. – Джон неожиданно рассмеялся и крепко ударил Далласа по плечу. – Чего стоило бы ваше влияние на меня, если бы вы не были заинтересованы в успехе того жульничества, которое провели вчера для Буллита?!

Доллас хотел возразить, оправдаться, но губы его омертвели от страха: он знал, что Джон способен простить все – ложь, измену, любую подлость, только не посягательство на его кошелек.

– Честное слово, хозяин… – пролепетал он, овладев наконец способностью речи и отирая о брюки влажные ладони. – Честное слово…

Ванденгейм угрожающе проговорил:

– Вы вообразили, что если вы ведаете моей разведкой, а не я вашей, то я уже ничего не знаю о проделках за моего спиною?.. Как бы не так! Каждый ваш шаг, каждое слово… – Он стоял страшный, как идол, и Долласу уже чудилось, что десяток рук багрового страшилища обвивают его в смертельном объятии, чтобы выжать все, что он успел нажить. Он смотрел на Джона остановившимися от ужаса глазами. Если бы не бешеные удары сердца и не холодные струйки пота, катившегося по рукам, по лицу, по всему телу, он поверил бы тому, что страх способен мгновенно убивать.

Глядя на него, Ванденгейм презрительно усмехнулся:

– Нельзя быть таким трусом, Фостер.

– Я не боюсь ничего на свете… – заплетающимся языком промямлил Доллас и поднял руку, чтобы отереть мокрое лицо.

– В общем это пустяки. Я на вас не сержусь! – заявил Джон. – Смотрите только, чтобы вас не надул Буллит в той спекуляции, которую вы с ним затеяли.

– Буллит меня? – Доллас рассмеялся скрипучим долгим смехом.

– Приглядывайте за ним. Этот лягавый из тех, что норовят таскать дичь из-под носа хозяина… Президент это скоро почувствует.