***

Человек, долго живущий на одном месте, добровольно связывает себя нитями обязательств и привычек: семья, работа, кредиты, любимый стоматолог. Нити, когда-то опутывающие Влада, давно превратились в труху. Ему было не страшно бросить всё и уехать – было страшно остаться.

Жизнь и Смерть – две сестры, которые всегда ходят рука об руку. Причём Смерть явно младшая, ведь, прежде чем умереть, нужно сначала родиться. Жизнь почти всегда присматривает за сестрёнкой, но стоит ей отвлечься на какие-то важные дела, как Смерть сразу же начинает озорничать и пакостничать, ехидненько посмеиваясь. Что-то подобное произошло с дядей Рокота. Много лет он боролся с сахарным диабетом, иногда отвоёвывая недолгую передышку, но чаще сдавая позиции. К пятидесяти пяти годам ему уже ампутировали обе ноги, да вдобавок правый глаз задёрнула мутная шторка катаракты.

Влад любил своего дядю. Несмотря на своё состояние, дядя всегда оставался жизнерадостным и никогда не жаловался на своё здоровье при племяннике, зато живо интересовался его творчеством. Для Рокота именно он был фаном номер один.

Полгода назад дяди не стало. Причём вовсе не из-за диабета. К чему были все эти годы страданий и борьбы с болезнью, операции, инсулиновые шприцы? В какой-то момент Жизнь отвернулась от него, может, чтобы своим выдохом расправить лёгкие недоношенного новорождённого, или задержалась на несколько секунд, умиляясь, как слепые котята тычутся розовыми носами в пушистый живот матери-кошки в поисках вожделенного молока, как бы то ни было, её вредная сестрёнка на мгновение перехватила инициативу, но этого хватило. За считанные дни дядю свела в могилу, непонятно откуда взявшаяся неоперабельная глиобластома.

– Я сейчас буду говорить о банальных вещах, но ты всё-таки послушай человека, который теперь смотрит на эти банальности под абсолютно другим углом, нежели ещё пару месяцев назад, – говорил дядя Влада незадолго до того, как лёг на операционный стол, с которого уже не поднялся. – Когда узнаёшь, что жизнь висит на волоске, и он вот-вот лопнет, начинаешь испытывать горькое разочарование.

– Задумываясь о прошлой жизни, чем лучше не заниматься для собственного спокойствия, – уточнил дядя, хохотнув, но тут же снова посерьёзнел, – я понял, что большую часть отведенного мне времени утекло в пустоту… из-за лени, страха и собственной глупости. И винить здесь некого, кроме самого себя. Наверно, если бы я точно знал дату своей смерти, то вряд ли с такой же лёгкостью прожигал дни, с чувством обманчивой неизвестности, мол, да что со мной может случиться, ещё всё успею. Если бы я знал… Я распланировал бы каждый год, чтобы ни одна минута не проскочила мимо. Я прожил бы жизнь достойней. Не откладывал бы мечты на завтра. Мне осталось недолго и я понимаю, что толком ничего не успел. Если бы я знал… – он закашлялся. – Как много «бы»… Не повторяй моих ошибок. Незнание не даёт право на безделье. Помни о смерти. Пусть ты сейчас даже приблизительно не знаешь дату своей кончины, но смысла нет спорить с тем фактом, что с каждым днём она неумолимо приближается. Поэтому живи всласть, но помни о смерти. Уж она-то точно помнит о каждом из нас.

Влад активно кивал и поддакивал, старательно отводя взгляд от знакомого с детства, теперь жутко изменившегося, осунувшегося лица с запавшими глазами, но до конца осознал смысл дядиных слов, только глядя, как горсть земли с его ладони ссыплется на крышку гроба. Его жизнь песочные часы, которые никто не перевернёт, когда песок стечёт на дно. И даже в те моменты, которые выпадают из его памяти или смешиваются с хмельными наваждениями, песок не перестаёт сыпаться.