Итак, на чём я… (дефект записи)…две щётки в стакане, совершенно одинаковые… улёгся и погрузился в размышления, точно вошёл в мутную тину, и тут меня легонько шлёпнули по щеке.

Оказалось, что я задремал, забвения хватило на… (Голос временами гаснет; звук передвигаемых предметов. Говорящий собрался с силами.) Во сне можно пережить состояние утраты себя. Отсутствует личное местоимение. Некто очутился в странном мире, но мир не кажется странным; действуешь в согласии с его абсурдной логикой, замечаешь подробности. Но ощущение себя, своей личности пропало. Всё равно что увидеть мир после своей смерти, он тот же, а тебя больше нет.

Однако то, что со мной случилось, клянусь, не было сном. Я был бодр, я в полной мере обладал своей личностью. Разве только последовательность мелких событий путалась: что было сперва, что потом. Но вот что интересно: к мозговому центру, который заведует самосознанием, – если есть такой центр, – присоединился ещё один. Не могу объяснить, не хватает нужных слов. Скажут: вот так писатель. Да, я и в писаниях моих доходил до границ выразимого, до пределов того, что ещё можно облечь в слова; я даже думаю, что именно поэтому теперь это произошло на самом деле. Скрипнула дверь, послышались или почудились шаги. Я выбрался из уборной – обычная история. Измученный, сидел на диване в нижнем белье, ловил шорохи, вздохи вещей. Наконец, облачился в халат, побрел в кабинет и остановился на пороге. Субъект, сидевший за моим столом, не поднял головы.

Я услышал его голос:

«У вас запор».

«Это моя рукопись», – сказал я.

«Вижу. Дурно работающий кишечник – и вот это. Очевидная связь. Не правда ли?»

Я спросил:

«Это ваша щётка?»

«Какая щётка?»

«Зубная. На полочке в ванной».

Он сложил стопкой мои листки, их довольно много, большая часть написана от руки, кое-что перепечатано. Машинка даёт мне возможность взглянуть на текст со стороны, как бы уже не моими глазами.

Итак, он складывает мои листки, откидывается в кресле и спрашивает: что я думаю об этом сочинении?

Что я думаю… Докладывать ему, что это, может быть, мой последний труд, что я шёл к нему долгие годы? Моё, быть может, высшее достижение? Всю жизнь, с тех пор как я начал покрывать бумагу чёрными строчками, орошать её невидимыми слезами, – всю жизнь я мечтал создать нечто окончательное, неопровержимое, роман-приговор, роман – итог и диагноз нашего времени, а вместе с тем и баланс моей собственной жизни. Сколько бессонных ночей, сколько сомнений… Баста. Я знаю себе цену. И не люблю пафоса.

«Правильно. (Кажется, он угадал мою мысль.) Пафос был бы здесь неуместен. Жалкая проза, между нами говоря: один язык чего стоит».

«Вы так считаете?» – сказал я холодно. Меня и забавлял, и бесил этот тон. Большая часть написана от руки, вряд ли он мог разобрать мой почерк. Небось, проглядел, пролистал, и готово дело, приговор вынесен.

«Оставим эти церемонии – давай на ты. Садись».

«Куда же мне сесть, – возразил я, – ты занял моё место».

«Ничего подобного. Это моё место».

(То самое, на котором я сейчас сижу. Крутись, лента. Я ещё вполне…)

Усмехнувшись, я сказал:

«Насколько я понимаю, ты мой двойник, довольно распространённый сюжет, я бы даже сказал, банальный».

«А ты другого и не заслуживаешь. Вполне в твоём духе».

Я пропустил мимо ушей эту колкость. В жизни, заметил я, так не бывает.

«Всё бывает. Хорошо, что ты наконец-то вспомнил о том, что существует реальная жизнь».

«Вы хотите сказать… хочешь сказать: у меня не все дома?»

«Отнюдь. Это значило бы, что и я спятил».

«Но всё-таки. Кто здесь настоящий, кто из нас существует на самом деле?»