Пассажир спросил, почему в зале не ходят часы.

«Как! – сверкнул очками начальник. – Это безобразие. Сегодня же заведующая кассой получит выговор».

Пассажиру стало совестно, что он наябедничал на старую женщину, он счёл своим долгом вступиться. Он сам видел, как трудно было ей влезть на скамейку. Начальник станции предложил вернуться к делу. Он ещё раз постучал в стенку; наконец, взошла жена начальника. Посетитель встал. Начальник представил молодого человека и выразил сожаление о предстоящем скором расставании.

«Простите, не знаю, как вас зовут…»

Пассажир с гордостью произнёс свою фамилию – длинную и звучную, похожую на псевдоним писателя или оперного певца.

Супруга начальника промолвила:

«Очень приятно».

Она была невысокого роста, светлоглазая, в меру полная, много моложе начальника.

«Люба, – спросил он нежным голосом, – что, машина приехала?» «Приехала».

«Хм, никто не находит нужным мне доложить. Привезла? Боже мой, что же ты молчишь! – Начальник ликовал, потирал руки, переводил увеличенный очками сияющий взгляд с жены на пассажира. – Завтра с утра отрядить Степаниду, пусть поможет разгружать. Теперь вздохнём. Вы не представляете себе, – он отнёсся к пассажиру, – как трудно работать, не имея в достаточном количестве бланков и писчей бумаги. А если ещё вдобавок изменили расписание… вы просто не представляете себе, какая это морока».

«Почему же морока?» – спросил пассажир.

«А как же. На железной дороге должна быть точность. Опоздал на минуту – и всё летит кувырком».

Пассажир отлично выспался в зале ожидания, где по этому случаю подмели пол и стёрли пыль с подоконника. Степанида постелила ему на лавке, старик в красных галошах исчез, не дожидаясь, когда его попросят освободить место. Утро было прекрасное. Молодой человек сидел на своём ложе; из окна потоп света лился ему под ноги. Ему расхотелось писать жалобу; ясно было, что пока она дойдёт до нужных инстанций, он уже уедет. Оставлять же по себе недобрую память на станции не хотелось. Выяснилось также, что причиной опоздания была поломка пути где-то недалеко. Но меры были приняты, аварийная бригада спешно заканчивала ремонт.

Пассажир умылся, закусил дорожными припасами. Потом, утвердив перед собой чемодан, разложил учебники. Но можно ли было сидеть в такое утро! И он побросал назад свои книжки и, сладко зевнув, потянувшись, рассмеялся счастливым беспричинным смехом. Взад и вперёд, от одного конца платформы до другого он бродил, не зная, что делать со своим молодым телом, чувство было такое, словно идёт он по берегу и жизнь расстилается перед ним, как солнечный след на воде. Побежать вперёд, сигануть в воду и плыть, зажмурившись, навстречу золотистой заре.

Но жизнь вокруг не спешила придти в движение. Было очень тихо. Он вернулся в зал ожидания. Старуха кассирша, которая так и не покидала с вечера свою келью, сообщив о ремонте, затворилась и не производила более ни звука. Часы на стене показывали вчерашнее время. Приезжий следил за жирной мухой, не знавшей, куда себя деть. Пришла Степанида, молча свернула постель; молодой человек проводил взглядом её плотную фигуру. Сколько-то времени прошло, прежде чем движение за окном, обрывки фраз, шарканье сапог возвестили о начале рабочего дня.

Солнце уже не било в окно острым, как стрела, лучом, а дышало с высот бледным зноем; голоса людей глохли в мареве, шаги двигались с трудом, как лапки насекомых в растопленном масле. Хорошо бы сейчас прилечь где-нибудь в холодке, на воле. Он топтался в коридоре. Внезапно входная дверь, в которую он ввалился вчера с багажом, распахнулась, нечто массивное вдвинулось и загородило проём; это была спина шофёра, затылок его был красен от напряжения, облепленные засохшей грязью сапоги пятились. Он нёс кресло, а в кресле сидел начальник станции. Начальник приветствовал пассажира, подняв форменную фуражку. Сзади видны были плечи Степаниды, державшей кресло с другой стороны. Жена начальника, шедшая следом, наблюдала за тем, чтобы ножки не зацепились за дверные косяки. В отличие от начальника, не перестававшего улыбаться широким ртом и кивать пассажиру, выражая ему всяческую симпатию, она даже не взглянула на гостя; ему показалось, что она пристыжена разоблачением домашней тайны; очевидно, ей мнилось что-то почти оскорбительное в том, что она, молодая и полная соков женщина, вынуждена сопровождать эту процессию, и особенно в том, что муж ничего этого не чувствовал и в своём безмятежном эгоизме инвалида не догадывался, как неловко ей перед чужим человеком. Она сделала вид, что не заметила пассажира, и с досадой и преувеличенным старанием бросилась помогать Степаниде, когда кресло застряло в дверях.