– Спасибо за приглашение, – Анисим Миронович, немного помешкав, продолжил: – Нужно спросить у Степана. Как у тебя со здоровьем будет… сынок? Осилишь?

Сынок заметно заёрзал на берёзовом бревне, не понимая, какой нужно дать ответ, потянул:

– Сегодня ещё вторник… К воскресенью, думаю я, буду чувствовать себя лучше.

– Слава Всевышнему, Господь наш милосерден, – Мирон набожно перекрестился. – Тогда с божией помощью, мы, пожалуй, посетим ваш благословенный дом. Так и передай родителям, что сами собирались на той неделе посетить вас.

С этим и расстались.

Немного погодя, после ухода Семёна, Анисим Миронович подвёл итог:

– Ну, что ж… судьба нас тянет за власы, сынок, ты только поспеши. Главное – в нужном направлении, только иди за ней и не споткнись, – развеселился старик.

– А мне этот зов почему-то ой как не нравится, – возразил Степан угрюмо, плутовато, глядя вбок мимо отца.

– Мы ничего не теряем, – недоумевая, вперился на сына Анисим немигающими глазами. – Свадьбу можем назначить на время, когда придёшь из армии. Ей, наверно, лет семнадцать, но терять такую невесту непозволительная для нас, голодранцев, роскошь. Я бы и сам на ней женился! – пошутил старик.

– А почему голодранцев? – возмутился, выпрямляясь на бревне, Степан. – С голоду не пухнем. Всё как у людей – жизнь налаживается…

– Только и всего?! А всё потому, что рук только полторы. Работать некому. Равняться с Немковыми нам?.. – он не договорил и, махнув с отчаянием рукой, ушёл в хату.

Степан остался один. Он сидел, потупившись, ни о чём не думая, подперев здоровой рукой голову. Всё уже было передумано, намечено и обозначено без его участия и согласия.

Мать позвала на ужин. Ели молча круглую варёную картошку в мундирах, которую каждый едок сам для себя тут же облупливал и круглой кусал, прихлёбывая холодными кислыми щами без хлеба.

Перекусив, сын полез на сеновал, на своё постоянное место отдыха. Здесь ему было хорошо. Никто не мешал сладко мечтать, распластавшись на мягком душистом сене, покрытом овчинным тулупом вверх шерстью.

Уютно улёгшись, Стёпа подумал, глядя на яркую звезду, что Катерина ему стала казаться далёкой, холодной и недоступной, как вот эта звезда. В этой мысли сейчас его больше всего раздражала её недоступность; она тянула его к себе своей чистотой, тайной и недосягаемой статью. В такие минуты ему становилось скверно на душе и как-то стыдно. С некоторых пор он даже уж и не знал, любит он её по-прежнему или нет. Этот трудный, волнующий его вопрос требовал чёткого осмысления. Но ответ был покрыт туманом таинственной неопределённости. Только время властно могло внести свои коррективы в его разрешение.

Какая-то апатия и сердечная усталость овладела им. Он прозябал в грязной лжи и лицемерии и казался себе отвратительным и жалким проходимцем. Степан оправдывал себя тем, что его интрижки, кроме наслаждений ему, вреда никому не приносят. Дело это касается только его лично. Да и обязательств он никому не давал. Нужно было время, чтобы справиться и ужиться с этим новым для него укладом в его сознании.

С некоторых пор его чувства раздвоились. Он пресытился и стал сдержанным и равнодушным. За это короткое время он столько узнал, получил приличный опыт в любовных делах, что немудрено, что на женщин он уже стал смотреть совершенно другими глазами; Катерина потеряла притягательную трепетность, былую значимость в его глазах.

А почему? Да просто появилась другая – совсем иная, раскрепощённая, лёгкая, как праздник, без запретов и условностей, нежная и любвеобильная. Тайна и глубокое разочарование его души, которая и запутала все его помыслы и душевную ясность.