Эти установки нашли свое отражение и в русской философской мысли. Славянофилы, в частности Хомяков, говорят о «соборности» как варианте осуществления такого Единства. Соборность – это такое состояние нашего сознания, которое воссоздает Единство и делает его возможным. Эта нацеленность на реальное, живое внеличностное Единство, подпитываемое совершаемыми молитвенными практиками, отличает самобытную русскую философию. И если Хомякову удалось лишь обозначить это особое состояние русского сознания и мироотношения, то Розанову в последствии удалось воссоздать это единство непосредственно в самих философских текстах. Произведения Розанова построены таким образом, что повествование воспринимается не последовательно предложение за предложением, мысль за мыслью, которые логически следуют друг за другом, а как повествование, существующее как бы поверх текста, которое осваивается сразу, одномоментно, и понимание либо осуществляется, либо нет, а если этой вспышки понимания не случилось, то все объяснения окажутся несостоятельны. Такое понимание предполагает включенность, существование единого пространства автора и читателя, которое делает их не единомышленниками, «ибо мысль разделяет», но соучастниками действа, именуемого философией.

Фиксация этих разнонаправленных движений позволяет предположить, что и европейские, и русские стратегии философствования не только различны, но и диаметрально противоположны. Именно это движение может стать той опорной точкой, которая позволит нам говорить о русской философии как об особом способе философствования. Соответственно, критерии философствования, разработанные и утвердившиеся в Европе, могут быть неприемлемы для русской философии.

Мысль о принципиальном несовпадении русских и европейских мыслительных установок достаточно активно обсуждалась в среде славянофилов. В работах В. Эрна она приобрела наиболее обобщенную форму, в частности в сборнике «Борьба за Логос», опубликованном им в 1911 году[15]. В. Эрн выделяет логизм и рационализм как два основных принципа европейского философствования. С его точки зрения, рационализм воспринимает весь мир через категорию вещи, то есть как безличностное сущее в крайне узком пределе конструируемых, «механических» свойств. Из этого следует механицизм и универсальный детерминизм западноевропейского рационализма в качестве единственно возможного метода философствования. Всякая вещь лишается внутренней жизни, ее самостоятельного бытия и превращается в простую категорию познающего субъекта. А если вещь берется только как чистая категория, то она уже не бытие, а всего лишь схема бытия. Именно к категориальным схемам (математическим, динамическим, трансцедентальным, диалектическим и т. д.) рационализм и старается свести все сущее. Схема, внутренне отрешенная от вещи и чуждая ей, понимается как момент внешнего упорядочивания по отношению к этой вещи, как долженствование, норма. Воспринимая мир в схеме однородного пространства и располагая историю в схеме однородного времени, рационализм говорит о существовании универсальной непрерывности. Все это усугубляется тем, что рационализм есть мировоззрение абсолютно статическое. Ему некуда двигаться. В своем чистом виде он непременно вне-человечен и вне-жизненен. Отсюда роковые пределы и грани.

Логизм же, с точки зрения В. Эрна, воспринимает весь мир через символ Личности, видя в нем образ и подобие Божие. Он воспринимает всякое явление космической и человеческой жизни органически, как относительно самостоятельный организм, нечто саморастущее, и тем самым утверждает философию свободы. Логизм объявляет иллюзией и механицизм, и универсальный детерминизм. Его метод – тотальный онтологизм, признающий метафизически Сущим и человека, и мир, и Церковь, и Бога, а также символизм, где каждое слово выступает как имя собственное. В этом логизм оказывается близок к искусству и религии. Он органичен и динамичен, выступает как сама жизнь in actu.