Да господи, скорей бы с глаз! Кастрюли уже не разбирали: кто прав, кто виноват – лупцевали друг дружку. Мане, как всякой порядочной жене, полагалось ревновать своего мужа Ваню. Ну уж если не к кому-нибудь, то хотя бы к чему-нибудь, на худой конец! Так ведь он, забубённая головушка, и Пашке мозги сдвинул. Вот в чём дело! И Маня, полыхая справедливым гневом, кричала:
– Мальчишка всю одежду изодрал! Кирзачи весной взяли, а на что похожи? В чём в школу пойдёт? А они, два легаша, шастают по кустам да болотам! Одни ремки уже на мальчишке, дранье, а они шастают! Сентябрь на носу – двойки посыплются, мешок готовь, а они шастают, они-и шастают!
Бодро вздрагивая от криков, отец как бы резонным козырем бил – что уж лучше в ремках, зато сытым! Время-то ещё какое… А насчет школы… Так подтянется Пашка. Пашка, а? Подтянешься?
– Подтяну-усь, – тоскливо тянул Пашка, глядя на потолок.
– Вот! – показывал на него отец, как на законченного отличника.
Мать опадала на табуретку, беспомощно кидала руки книзу.
– Как вывернулись-то! Как ловко! И не стыдно?.. Пользуются этим… как его?.. продовольственным положением семьи… и шастают… – не совсем уверенно закончила.
Охотники вытаращились на неё. Придя в себя, отец сказал:
– Эко тебя куда! «Продовольственное положение»… Ты б в редакции-то не газетки почитывала, а веничком, веничком побольше махала.
– А ты сидишь в своей типографии и не видишь ни черта! «Газеты»! Ты вон в магазин сходи. На базар. Вот тебе и газета будет. Живая!
– Так для того и ходим на охоту! – смеялся отец. – Для продовольственного положения. Верно, Пашка?
– Это уж точно – для него, – подтверждал Пашка. – Гы-гы…
– А ну вас!
А на третий год, когда отец бывал занят на работе, Пашка и один уже ходил на охоту. Вязались, правда, сперва за ним его друзья – Генка Махра и Валька Ляма, но получалась не охота – одно баловство. Пашка протащил дружков раза два по крепям – ни Махра, ни Ляма на охоту больше не просились.
3
После осмотра и положительной, высокой оценки ружья Гребнёва Пашку усадили за стол – и ну угощать! И пироги тебе с капустой, и с картошкой, с мясом даже один, и чай из самовара с сахаром вприкуску! «Однако живут», – подумал Пашка. Он сначала поломался для порядку, потом навалился. Да-а, из такой муки пирогов Пашка не едал никогда. «На хлебозаводе, поди, дают Гребнёву такую муку», – думал Пашка, уминая пирог с капустой.
Разговор поначалу шёл об охоте: о сроках её, об охотсоюзе, о членских взносах, про добычливые места, которые знал Пашка, про припасы и снаряжение, какое надобно срочно купить Гребнёву к ружью, потом как-то незаметно перескочили на Пашкиных родителей.
Гребнёв, узнав, что отец Пашки в типографии работает простым наборщиком, очень удивился:
– Так партийный ведь он!.. К-как же тогда?..
– А нравится ему это дело. – Пашка рубал уже пирог с мясом. Отпил из стакана чаю.
С другого боку к Пашке подступала тётя Лиза:
– А этот, другой… ну к вам ходит который – дружок его…
– А, дядя Гоша?.. Мировой мужик. Не охотник, правда…
– А он, он где работает?
– Над отцом – в редакции. Он корректор.
– Кто-кто? – наморщила лобик тётя Лиза.
– Корректор. Газеты читает. Через него они проходят.
Гребнёвы переглянулись.
– А он партийный?
– Кто? – продолжал есть пирог Пашка.
– Ну читает, читает который?..
– А, дядя Гоша? Да-а, он раньше отца ещё. Отец с двадцатого, а дядя Гоша аж с четырнадцатого года в партии. Он старше отца, вот и раньше. Он и в тюрьме сидел.
– К-как в тюрьме?! – испугался Гребнёв.
Пашка объяснил, что до революции ещё. На каторге. Потом освободили. Мировой мужик дядя Гоша!