Мы с любопытством проводили их взглядом, а потом Машка приоткрыла дверь, откуда они вышли, и заглянула внутрь. Нам с Вовкой тоже было любопытно, но Машка большая и высокая загородила собой весь обзор. Мы только слышали на фоне детских голосов взрослый голос их преподавательницы. Я попыталась подпрыгнуть повыше, чтобы хотя бы из-за Машкиного плеча посмотреть, что там такое происходит. Вовка тоже пару раз безуспешно подпрыгнул, а потом догадался просто раскрыть дверь пошире. Теперь мы все втроем смогли заглянуть внутрь. Это была самая обычная раздевалка. Вдоль стен стояли шкафчики, а посредине, на лавках, одевались похожие на балерин девочки. Из раздевалки была еще одна дверь в большой гимнастический зал, и в проеме этой двери стояли две взрослые женщины. Заметив нас, одна из женщин оборвала разговор и направилась к нам. Я испугалась и спряталась за Машкину широкую спину.

– А вы у нас кто? Записываться пришли?

– Мы? – удивилась смелая Машка, никогда не смущающаяся перед взрослыми. – А вообще-то да! Мы записываться!

Женщина оглядела ее большую фигуру, потом, игнорируя Вовку, перевела взгляд на меня.

– А ты там чего прячешься? Ну-ка, выходи!

Я покраснела и вышла из-за Машкиной спины.

– Тоже хочешь заниматься? – ласково спросила меня женщина.

Я испугано посмотрела ей в глаза, потом глянула на Машку, на Вовку… Мысль о том, чтобы записаться на гимнастику мне даже не приходила в голову. Гимнастика, балет, современные танцы – все это было направлено на движение тела, на красоту этих движений, но все телесное вызывало отторжение у православных. В гимназии у нас приветствовалось только пение, да и то только русских народных песен. У нас там даже хор был, который выступал на всех праздниках. Девочки в этом хоре все были в длинных красных сарафанах до пят, под сарафанами белые рубахи с длинными рукавами, на головах кокошники. Мальчики были в широких штанах и подвязанных на поясе кушаками рубахах. Все прилично и никаких открытых ножек и ручек. Когда они пели свои русские народные песни, мне казалось, что я попала на какое-то шумное собрание русских разбитных баб и парней. Их пение казалось мне грубым, топорным. Но зато учителя, директриса, священники и родители, приходившие на эти концерты, были довольны. В гимназии приветствовалось все русское, народное. Моя мама этого не понимала: «Зачем они детей учат таким бабским песням? Как будто в деревенские бабы их готовят», – тихо делилась она своими впечатлениями с папой. Сама она любила все утонченное, изящное, и одеваться старалась красиво. Прошлым летом ее угораздило зайти по каким-то там делам в гимназию в открытом, нежно-голубом сарафане. Так завуч, когда увидела мамины голые плечи, даже разговаривать с ней не стала – выпроводила ее вон из гимназии.

– Да вы что? В таком виде в православную гимназию?! Нельзя! – завуч старалась не смотреть на оголенные мамины плечи, стыдливо опускала глаза и махала на маму руками, чтобы та поскорее вышла вон.

А мама в этом сарафане за год до этого венчалась с папой в храме, и никто ей ничего не сказал.

– Подумаешь руки и плечи голые! – возмущалась потом она дома перед папой. – Ноги-то прикрыты! Меня в храме венчали с тобой в этом сарафане, а тут даже разговаривать не стали!

– Но ты сама на венчании говорила, что чувствуешь себя неуютно с голыми плечами. Да и плечи у тебя, надо сказать, неординарные! Шикарные плечи профессиональной пловчихи. И ты со всей этой соблазнительной роскошью полезла в святые места!

Мама тогда рассмеялась на папины слова. Она действительно много лет занималась плаванием, даже участвовала в соревнованиях, и сейчас раз в неделю она с удовольствием ходила в бассейн, и плечи ее действительно были очень развиты. Однако после инцидента с завучем, она больше не ходила ни в храм, ни в гимназию в открытых майках и сарафанах. Она вообще с недавнего времени словно задрапировалась длинными юбками и наглухо закрытыми блузками и кофточками. От меня же требовалось одеваться в длинное и закрытое только для гимназии и храма. В остальное время я могла спокойно ходить и в джинсах, и в майках. Летом вообще в коротеньких шортиках и юбочках бегала. В гимназии же все ходили прилично прикрытые, и думаю, что если бы там нас и стали обучать танцам, то только каким-нибудь плавным, где все прилично, где не дергаются как раскоряченные эпилептики. И вот теперь, когда эта женщина из подросткового клуба спросила меня, хочу ли я заниматься гимнастикой, я растерялась. Но разве это плохо? Мои мысли невольно обратились к Богородице в моем возрасте. Стала ли бы Дева Мария заниматься гимнастикой?