– A ведь он и сам ел, Елька-то… Я видела, когда вошла… Он ел!.. Все ел!.. Ему можно, а меня, вон, чуть не до крови побил, злюка эдакой!

– Нечего браниться, сама виновата!.. Перестань! Вон, слышишь, кто то приехал? Перестань же, а не то я тебя сведу в детскую и не велю пускать сюда…

– Кого это «не пускать»? – спросила, показываясь из внутренних комнат, Софья Никандровна, наконец, привлеченная криком дочери. – В чем дело?.. За что это ты ее так, Надя?.. Сколько раз я говорила, чтобы ты не распоряжалась над моими детьми!

– Вы бы это потрудились приказать Елладию, а не мне, – высокомерно отвечала Надежда Николаевна. – Мне такие замечания не нужны: я никогда не бью детей, а если что либо им замечу, то для их же пользы..

– Надя меня не трогала! – прервала, еще всхлипывая, Клавдия. – Это противный Елька!.. Злой дурак! Негодный…

– Как ты смеешь так бранить брата? – переменила вдруг тон госпожа Молохова, убедившись, что дело шло не о её старших любимцах, а только о Клаве. – Наверное, ты заслужила! Объедалась, верно, десертом, жадная девчонка?.. Пошла в детскую!..

Девочка направилась к дверям, горько заплакав.

– Она уж была наказана, – заступилась Надя. – Елладий надрал ей ухо так, что оно распухло… Не следует позволять и ему так распоряжаться над детьми, тем более, что он сам нисколько не благоразумнее меньших сестер и часто их обижает.

– Пожалуйста!.. Я знаю, что ты ненавидишь брата и рада все на него взвалить… Ах, кажется, звонок, а я еще без перчаток!..

Молохова быстро пошла в свою комнату. Падчерица следовала за ней, говоря:

– Я скажу Клаве, что вы ее простили?.. Пусть ее оправят и пустят сюда… Поля и Риада здесь, за что же ее так наказывать?

– Ах, пожалуйста, не учи меня! – с досадой вскричала мачеха, натягивая перчатки. – Чем о Клавке заботиться, ее оправлять, лучше себя дай оправить. Я еще не осмотрела, все ли в порядке на тебе? Повернись!

– Оставьте, maman, я не ребенок! – решительно возразила Надежда Николаевна.

– Во многом ты хуже ребенка!.. Где же букет?.. Я тебе прислала!

– В столовой… Я возьму… Во всяком случае, если я и ребенок, то не в том, что касается справедливости к детям… Позвольте мне привести в гостиную Клаву…

Вторичный звонок, а за ним еще два сряду прервали их речи.

– Ах, Боже мой, гости!.. И дамы! – вскричала отчаянно Софья Никандровна, застегивая последнюю пуговицу перчаток. – Ах, отстань, Бога ради! Веди кого хочешь, только меня оставь в покое и сама выходи в приличном виде!

И она величественно направилась в приемные покои. Надя посмотрела ей вслед, покачала полунасмешливо, полуукоризненно головой и поспешила пойти утешить и выручить изгнанную сестренку.

Между тем Аполлинария и Ариадна тоже не бездействовали.

Когда Надежда Николаевна оставила их вертящимися перед зеркалами в гостиной, Полина сказала сестре, которая упражнялась в грациозных реверансах:

– Ишь, как ее мама нарядила!.. Платье её сто рублей стоило! Я сама видела, как мама платила…

– Да, но у неё и в нем такая же вульгарная наружность, – заявила Риада. – Elle n'a rien de distinguè!..(В ней нет ничего элегантного!)

– Платье бы ничего, – продолжала старшая, – у меня еще лучшие будут, но мне досадно, что мама отдала ей свой жемчуг… С какой стати?.. Она ей не родная дочь, зачем же отнимать у своих? Это несправедливо!

– A мне все равно!.. М-lle Наке говорит, что лесные ландыши на хорошо воспитанной особе наряднее, чем драгоценные брильянты на невоспитанной.

– Ну, что там воспитание?… Были бы деньги да красота!.. Дурная – что ни надень, что ни скажи – все гадко, а хорошенькая да нарядная – всегда первой будет.