– Доктор есть! – отвечала Савину дочь его. – Идите скорей! Ему нужна помощь: одному невозможно…
Действительно, приход Савина с фельдшером был как нельзя более кстати. Едва через час они вдвоем с доктором управились над мальчиком, у которого ключица и позвонок оказались сломанными. Доктор приказал всем трем женщинам уйти из комнаты. Увидев, что она не может быть теперь нужна, Надя ушла в самый дальний уголок и даже заткнула уши, чтобы не слышать стонов и криков Паши. Обессиленная горем, Савина беспомощно рыдала, охватив плакавшего Степу, прижимая к себе его голову. Одна Маня не поддавалась горю. Мужественно борясь со своими чувствами, она, казалось, окаменела у порога комнаты, в которой бинтовали больного. Она первая вошла, как только стоны его утихли, наклонилась к его помертвелому лицу, но не смела еще верить, что страдания его унялись. Радостно забилось её сердце, когда Паша ей слабо улыбнулся и прошептал:
– Теперь лучше, славу Богу…
– Лучше! Лучше! – поддержал его доктор. – Разумеется! A завтра, как спеленаем тебя в лубки, еще легче станет… Теперь, того… Надо бы его на кровать… Ему тут неловко. Есть кровать? – обратился он к Маше.
– Есть! Я сейчас постелю… Только как же перенести?
– Ну, это не ваша забота! Давайте сюда, рядом поставим, и на этой же простыне его переложим.
– Какую же кровать-то? – в недоумении шепнула ей мать, которая прислушивалась из другой комнаты. – Нет, ведь, лишних-то…
– Как нет? A моя! – отвечала ей Маня, поспешно вынимая из комода чистое белье.
Через несколько минут Павел был осторожно переложен на постель сестры и закрыт её одеялом.
– Ну, теперь хорошо! – отрывисто, по своему обыкновению, заявил Антон Петрович и вынул свои часы. – Завтра я буду часов в десять утра. Опять тебя помучу немножко, – ласково обратился он к больному, – по зато после хорошо будет. Ничего!..
Оп отдал необходимые приказания фельдшеру, который оказался из той больницы, где он сам был доктором, и сказал Наде:
– Ну, барышня, едемте по домам! Скоро белый день. Достанется нам завтра на орехи от Софьи Никандровны! – И широкая улыбка осветила обыкновенно серьезное, но добродушное лицо доктора.
– Тебе и прилечь не на чем сегодня? Завтра-то я пришлю тебе кровать и постель, – на прощание шепнула Надя своей приятельнице.
– Спасибо тебе! За все спасибо! – горячо отвечала Маша. – Мне ничего не нужно! Сегодня я и не прилягу: над ним буду сидеть, а потом я как-нибудь устроюсь, – не беспокойся.
– До свидания, Паша! – ласково сказала Надежда Николаевна больному. – Завтра приеду, наведаюсь о тебе… Даст Бог, скоро поправишься!
Мальчик перевел свои большие удивленные глаза па барышню, которой бальный наряд казался столь странным в этой бедной комнатке. Он, казалось впервые ее заметил.
– Надежда Николаевна тебе доктора привезла! – пояснила ему сестра, поняв его вопросительный взгляд.
– Благодарю вас, – прошептал Павел, все еще не совсем понимая в чем дело.
Глава VI
Бедному всякое горе – вдвое!
Молохова и доктор уехали. Домик Савиных погрузился в тишину. С полчаса еще слышался недовольный голос старика Савина, ворчавшего на жену, на судьбу, на неосторожность сына, навлекшего на себя и их такую беду, но скоро равномерный храп сменил его воркотню. Степа свернулся на своей кровати, не раздеваясь, и даже сама Марья Ильинична, измученная горем, истомленная за весь день-деньской работой, прикорнула на диване, возле сына. Не спала одна Маша. Она села к столу, на котором они обыкновенно обедали, тут же, возле брата, затемнила от него маленькую лампу и усердно принялась кончать к завтрашнему дню урок, прерванный давеча приездом больного. Она оставляла свое занятие только затем, чтобы поглядеть на него, дать ему напиться, поправить на нем одеяло. Поила она его осторожно, с ложечки: доктор приказал не поднимать ему голову. Павел лежал, как пласт, по временам забываясь; но скоро у него сделался жар и бред, не дававший им обоим покою до самого белого дня. Когда, часам к семи, он задремал, Маша вышла в их кухоньку, вздула углей, поставила самовар, умылась и, уже совсем готовая идти из дому, разбудила мать.