Отец был очень деятельным и энергичным человеком, его трудно было представить сидящим без дела – он не любил терять время. И никогда не унывал, всегда был настроен весело и оптимистично. Про таких людей еще говорят, что они остаются молодыми и энергичными всю жизнь, а потом сразу, не состарившись, умирают. Таким был и мой отец.

В конце того года стояла отвратительная погода – уже не осень, но еще не зима, когда одновременно снег не тает, а лужи не замерзают. Мокрый обильный снег шел почти каждый день, и под ногами все время была мокрая каша из снега и грязи. Ноги постоянно были сырые, потому что вся обувь не успевала просохнуть.

В среду поздно вечером позвонила мама и сказала, что с отцом плохо, у него инсульт, он парализован и сейчас лежит в больнице. Оказалось, он возвращался из клуба с кем-то из коллекционеров, и на входе в станцию метро «Василеостровская» ему стало плохо. Он повалился и, бессильный, остался лежать на ступеньках до приезда «Скорой», которая отвезла его в Больницу им. Ленина на Большом проспекте (потом ей вернули историческое название – Покровская больница). Маме позвонил тот самый коллекционер, который был с отцом в этот момент. Когда мы приехали в больницу, отец лежал в коридоре, он пришел в себя, но левая сторона у него отнялась, и говорить он практически не мог. Он беспомощно смотрел на нас – может быть, впервые за всю свою жизнь так жалко и безропотно, а мы с мамой утешали его как могли. Нам отдали его чемоданчик с открытками, с которым он три десятка лет ездил на Васильевский остров в клуб коллекционеров.

После выписки из больницы и постепенного частичного восстановления отец иногда пытался заниматься делами коллекции, сличать открытки, что-то записывать… Но это были уже нечастые и бесплодные попытки, а его красивый почерк был утрачен навсегда. За два года, еще отпущенные ему, он уже не мог делать то, чем прежде занимался каждый день в течение тридцати лет. Он больше молчал и смотрел на нас… Понимал ли он, что с ним происходит? Что он думал тогда о деле своей жизни, о своей коллекции, которой уже не мог заниматься, о том, что с ней будет в будущем? Ощущал ли всю безысходность своего положения и неотвратимость ситуации?

Потом был еще один инсульт и не одна больница. Но вернуть его былую неповторимую жизнь в это тело уже было неподвластно никому. Он умер в ноябре 1992 года. Мы похоронили его на Южном кладбище.

Начало 90-х годов было очень сложным для всех временем, когда даже мороженое подчас нельзя было себе позволить. Денег на похороны практически не было. Деньги, что он накопил на сберкнижке и которые по советским временам были приличной суммой, которой прежде могло бы хватить на две машины «Жигули», обесценились буквально за несколько дней, прямо на глазах. Материальную помощь нам оказал Стройбанк, в котором отец честно проработал три десятилетия. На его могиле мы поставили скромную плиту из серого гранита – все, что смогли сделать в то время.

Мама иногда говорила мне, что надо продать коллекцию. А я все надеялся, что коллекция отца еще может как-то послужить нам. Но как именно, не представлял…

Прошло уже двадцать пять лет после смерти отца. Я не сразу понял, какое богатство оставил он мне в наследство. А оказалось, что это бесконечный мир прекрасного – художники, картины, сюжеты, оригинальная графика начала XX века, созданная специально для открыток, интересные образцы полиграфического искусства своего времени… Он собрал большую, достаточно полную коллекцию открыток по всем странам и школам изобразительного искусства. Он создал огромную картотеку заполненных вручную карточек по монументальным памятникам во всем мире. А в Интернете теперь можно найти все или почти все, и возможности глобальной сети многократно перекрывают его труды. И хотя вроде бы он всегда вел строгий учет всем поступлениям, тем не менее, сейчас даже трудно сказать, сколько всего открыток насчитывает эта коллекция. По всей видимости, не меньше ста тысяч.