Но ведь сын Костя все видел! И волей-неволей брал с отца пример: тоже норовит уткнуться в свой планшет. Там и друзья, и уроки все в электронном виде, и игры… И вот поди узнай, чем он там все вечера напролёт занимается… В школу не вызывают, и слава Богу.

А тут как снег на голову переходный возраст: стал сторониться матери, перестал рассказывать о своих делах, все односложно: «хорошо», «нормально». А Оле хотелось подробностей, хотелось знать, чем живёт и о чем мечтает ее кровиночка.

Так день за днем проходил, тепло в семейном гнезде Оли потерялось… И, казалось, безвозвратно. От этого Оля плакала вечерами до красных глаз. Но тихонько, в подушку, лежа одна в холодной постели. Потому что муж до глубокой ночи «расслаблялся» перед компьютером, становясь все более чужим. Это был его выбор, в который Оля считала себя не вправе вмешиваться. И как Оля ни пыталась до него достучаться, он лишь больше раздражался, становился агрессивным. Так и жили…

И сын так же. Весь в отца был: только Оля к нему с расспросами, он выстраивал перед ней холодную стену отчуждения, через которую не достучаться, не прорваться. И с каждым месяцем все большая пропасть между супругами и между родителями и подрастающим сыном образовалась.

Что было делать? Оля не знала. В душе ее было столько любви, столько тепла к родным, ее родственным душам! Целое море, даже целый бушующий океан. Но как выразить эти чувства? Оля не знала и не умела.

Кого винить? Родителей ли, которые не проявляли своих чувств, лишний раз детей не обнимали и не гладили, не говорили ласковых слов, а радели лишь об ответственности и доброчестивости? (Что по тем временам было нормой.)

Себя ли, что за всю свою долгую жизнь не научилась проявлять чувства открыто, от всего своего большого сердца?

Вот так просто встать бы, да подойти к сыну, да обнять его крепко, прижать к себе, услышать стук его сердца, бьющегося в унисон с ее…

Как когда-то в прошлом, когда он был малышом, ароматно пахнущим материнским молоком… Беззащитным, ласковым, так нуждающимся в ней… Нуждающимся в ней…

Теперь же он нуждался лишь в свежевыглаженной рубашке и разогретой еде. Но не в ней, не в матери: не в ее объятиях, нежных руках, словах поддержки… Он возмужал. Мама была больше ему не нужна. Казалось так…

И становилось страшно… Страшно подойти и стукнуться больно своим лбом, своим трепещущим материнским сердцем о стену и разбиться вдребезги. И с каждым днем все меньше представляла Оля, как преодолеть эту стену отчуждения между нею, сыном, мужем: такими родными, но такими чужими…

Она понимала своей мудростью женской, что шаг к сближению должна сделать именно она. Ведь она женщина – хранительница домашнего очага, тепла, души семьи, которая утекала теперь через ее пальцы. Значит, не сумела Оля уберечь его, не смогла…

Знакомая посоветовала найти психолога, но Оля не верила, что посторонний человек сможет примирить родные когда-то сердца. В доме Оли повеяло холодом и отчуждением… И частенько вечерами она мерзла от одиночества и отчаяния, кутаясь в уютном кресле в свою шаль, которая за годы не потеряла своей прелести, не постарела, осталась той же.

И невдомек было Оле, что за ней и ее жизнью, проблемами, прорывающимися болью в сердце, наблюдает тихонько волшебная пуговка, что красовалась на любимой шали…

А через нее, сквозь время и пространство, – ее крестная Таташа, которой давно уж не было в этом мире. И вот однажды случилось невероятное чудо. Такое, что Оля и представить себе не могла. Будто бы заснула она в своём кресле за чтением книги, под тёплым, уютным светом любимого торшера. И будто проснулась тут же, услышав голос крестной так ясно, словно она стояла прямо в ее квартире, рядом с ее креслом.