Кто-то просто раскатывал свои зимние сапоги или галоши, надетые поверх валенок, стирая протектор и доводя подошву до гладкоскользского состояния. А кто-то разбегался со всех ног, плюхался пузом на кусок клеенки и катился так, как заправский бобслеист.

Я любовалась на все это роскошество из дома, в окно, смотрящее прямо на озеро, и очень просилась покататься тоже. Но таких маленьких коньков тогда не было, да и одну меня гулять еще не отпускали, и папа обещал в воскресенье покатать меня на озере на санках.

Накануне выходных прошел снег и присыпал зеркало льда. Фигуристов и хоккеистов на катке больше не было. Солнце проглядывало сквозь дымку облаков, но не ослепляло. Мы вышли на берег, было пусто, ни души, кроме нас. Все озеро, от края до края, казавшееся с высоты моего кнопочного роста просто бесконечным, было в нашем распоряжении.

Папа усадил меня на санки, сказал: «Ну, теперь держись крепче»… И-и-и понеслись! Как он меня катал! То разбегался до такой умопомрачительной скорости, что слышался свист ветра, хотя был полный штиль. То вертел санки змейкой, раскачивая меня из стороны в сторону, как мишку косолапого. То, разбежавшись, разворачивал резко санки, чтобы плюхнуть меня в сугроб. То, разогнавшись до гоночной скорости, отпускал меня катиться в бескрайнюю целину озера. И даже вычертил на нетоптаном участке следами и санками какой-то узор.

Накаталась я тогда вдоволь, от души. А потом он поднял меня, засидевшуюся, чтобы я побегала и размялась. И предложил, чтобы теперь я его покатала. Уселся поудобнее на санки, еле в них поместившись и… Поползлось! Катила я его еле-еле, с черепашье-улиточной скоростью.

Пыталась завалить его на бок в снег или поворачивалась к нему лицом и топала задом наперед, постоянно поскальзываясь на льду и плюхаясь мягко с высоты своего короткого роста. Тянула на себя санки и смотрела на папу, а он хохотал во весь голос, запрокидывая голову назад так, что с него постоянно падала пушистая шапка-ушанка с развязавшимися и торчащими хаотично ушами.

Он надевал ее и снова смеялся и помогал мне уронить себя в снег. Я тоже заливалась смехом и падала на него. Мы лежали посреди бескрайнего озера и смеялись-смеялись-смеялись.

Мама готовила дома что-то вкусное и иногда выглядывала в окно посмотреть, как мы катаемся, и тоже смеялась. А было-то им тогда всего по двадцать пять лет. Такие молодые и веселые.

Потом был крошечный каток-пятачок во дворе многоэтажного дома. Его заливали папы-энтузиасты, протянув из окна шланг, который летом использовался для полива, и наливали лужищу в центре двора. Каток получался небольшой, всего несколько метров, но очень популярный среди дворовой малышни.

Было мне тогда лет шесть-семь. Настоящие коньки маленького размера найти было очень трудно, почти нереально, но зато в спортивных магазинах продавались лезвия для коньков. Вот такие лезвия папа прикрутил к моим войлочным волашкам. И я на них самостоятельно училась кататься. А перед этим спускалась в них же с четвертого этажа по лестнице.

Все бы ничего, но волашки были мягкими и ноги в них не стояли жестко, как в фигурных коньках, а шатались в разные стороны с приличной амплитудой. Было это не очень удобно, ноги все время норовили подвернуться, но я все равно упорно каталась, падала и снова каталась, несмотря на трудности. Тяжело в учении, легко в бою!

Потом, когда на дрожащих от усталости ногах я ковыляла домой и поднималась по лестнице на свой небоскреб из последних сил, казалось, что все, больше не пойду. Но нет, назавтра я снова была в строю и снова упорно шла в бой.