– Кто их накажет? Не смеши. Да и не хочу я, чтобы про мой позор знали предки или кто-то еще.

– Это не твой позор. Это их позор, – горячо возражаю я. – Это им должно быть стыдно за то, что сделали. И зря ты думаешь, что им прямо совсем ничего за такое не будет. Не будет – если никто ничего не узнает. А если узнает…

– И что? Даже если узнает, что с того?

Я вспоминаю, как лебезил Платонов перед их отцом. Как заверял, что всё останется в тайне. Что ни одна живая душа ни о чем не прознает. Зачем бы тогда они так суетились? Значит, не такие уж они и неуязвимые, если боятся, что правда вскроется.

– У них отец – публичное лицо, между прочим. Это же такой скандал будет!

– А тебе-то какая разница? – хмурится Полина. – Не над тобой же они издевались.

С минуту я колеблюсь. В конце концов, если я жду от нее искренности, то скрытничать самой не получится. У нас же с ней общее несчастье и, можно сказать, общий враг.

– Они маму мою довели… она до сих пор даже встать с постели не может… инсульт у нее… повторный… из-за них. Правая сторона не работает… И восстановится ли – неизвестно, – голос у меня начинает дрожать, и я ненадолго замолкаю, чтобы взять себя в руки. – Поэтому для меня очень даже большая разница. Я думаю, что они и над ней поиздевались… скорее всего, тогда же. И там же.

– С чего ты решила, что это Смолины? Может, это вообще не из нашего класса.

– Из нашего. Я слышала разговор Платонова. Он сказал, что меня зачислят в тот класс, где учится… виновный. Правда, не назвал фамилию, но узнать ее – всего лишь дело времени. Все равно рано или поздно это всплывет. Всё тайное всплывает. И тогда… тогда они за всё ответят.

– Да ну, – скептически морщится Полина. – Такие как Смолины всегда выходят сухими из воды.

– Потому что такие, как ты, молчат вместо того, чтобы вывести их на чистую воду. Полин, ну как ты не понимаешь, что они сами боятся? Боятся, что об этом узнают? Потому и замять стараются. Подкупить, запугать… Значит, надо сделать так, чтобы все всё узнали. Про тебя, про маму, может, и еще про что-то…

– Ну не знаю, – нерешительно пожимает плечами Полина. И это уже хорошо. По крайней мере, зерно сомнения я в ней посеяла.

– А почему ты уверена, что это Смолины? Ну, что это они маму твою довели…

– Я не то что уверена. Это, скорее, догадки. Если бы была уверена, я про них уже везде раструбила бы, молчать бы не стала.

– Ясно… – вздыхает она.

– Полин, а ты что-нибудь знаешь про мою маму? – спрашиваю с надеждой.

Подумав, она качает головой.

– Нет, я ничего не помню… не знаю…

А мне почему-то кажется, что она врет. Боится и врет. Ну или у меня уже паранойя.

***

После уроков все расходятся, а я иду на математический кружок.

К моему удивлению, кроме меня там всего три человека, не считая преподавателя. Однако еще больше я удивляюсь, когда спустя десять минут сюда заявляется Смолин.

Честно говоря, я даже не знаю, зачем он пришел, потому что мы решаем, а Смолин просто сидит, подперев щеку рукой, и откровенно скучает. Пару раз преподаватель задает ему вопросы, не слишком сложные, и тот отвечает, но так свысока, так небрежно, будто великое одолжение делает.

А ближе к концу занятия Арсений Сергеевич просит его выполнить небольшое, но заковыристое задание. Я и сама сначала не поняла, что оно с подвохом и не имеет решения. Смолин же долго что-то пишет, стирает, черкает. Озадаченно хмурится, трет затылок, взъерошивает волосы, что-то бормочет под нос, но не понимает, что не так.

– Евгения, не поможете Стасу? – обращается ко мне Арсений Сергеевич и добавляет с явным ехидством: – А то он что-то у нас совсем потерялся.