– Ко мне! Ко мне, Верный!

Нахабу показалось, что пёс, вибрируя ушами, раздумывает о предложении хозяина. Северянин доброжелательно повторил: «Иди, ко мне иди».

Животное негромко залаяло и кинулось к хозяину. От сильного толчка в грудь Нахаб пошатнулся, но устоял. Защищая лицо от горячего языка, он стал пятиться, но Верный, переступая задними лапами, шёл за ним, продолжая лизать. Нахаб споткнулся и упал.

Пес отскочил в сторону и, прижав уши, стал наблюдать за поднимающимся человеком. Ровно в тот миг, когда Нахаб почти встал, но еще окончательно не выпрямился, бросился на него. Все четыре лапы нанесли удар по спине, и этот удар был так силен, что Нахаб носом уткнулся в снег.

– Ах, ты так?! Ну, погоди…

Собака отбежала и победно-пронзительно залаяла. Эхом ответили соседские псы.

– Замолчи. Побудишь всех, – прикрикнул Нахаб и стал неуклюже подниматься.

Когда пес опять прыгнул, он встретил его прыжок в воздухе. Натренированные руки сами отыскали загривок псины и, наваливаясь всем телом на визжащее животное, Нахаб подмял его под себя. Собака, изгибаясь всем туловищем, остервенело сопротивляясь, пыталась вцепиться в его шею, но он ловко уворачивался. Вскоре она стала терять силы и через несколько мгновений совсем обмякла под руками Нахаба, жалобно заскулив.

Нахаб встал, оправил рубаху.

– Это ты здесь шумишь? Спать не даёшь. Во, удумал с собакой силёнкой мериться!

На пороге бревенчатой избы стоял Баровит – дед Нахаба. Длинная борода одного цвета со снегом свисала до самого пояса, такого же цвета волосы неровными прядями ложились на плечи. Тусклых старческих глаз почти не было видно, они глубоко провалились в глазницы. Сухие, неестественно длинные руки покоились на посохе. Весь он был сухим, длинным.

– Лапу повредил, – с осуждением покачивая седой головой, сказал старик.

Нахаб посмотрел на лежащую собаку, – она тихо скулила и осторожно лизала переднею лапу.

– Не, не сломал. Кость цела, – сказал Нахаб после тщательного осмотра раны. – Утром смажу медвежьим салом с боль-травой, и пройдет.

– Смотри. Собака хорошая. Жалко такую терять.

– Не, ничего. Обойдется, – оправдывался Нахаб.

– Дай тулуп. Холодно.

Старец не стеснялся своей слабости и дряхлости. Чего стесняться? Пожил, честно постоял за род и с достоинством перейдет Смородину[5].

– Не спишь, которую ночь бродишь. А чего бродишь?

– Так, – неопределенно ответил Нахаб.

– Отвечай, когда спрашиваю. Чего не спишь?

– Думаю.

Старец поежился, худыми руками прижал тулуп к телу.

– Холодно. Ноги зябнут.

– Пойдем в избу. Простынешь, – предложил Нахаб.

– Успеется. Значит, думаешь. И о чём твоя дума?

– Так, – неопределенно пробурчал Нахаб.

– Опять, – угрожающе повел бровями Баровит. Так старому человеку не отвечали у северян.

– Весна скоро. Сеять надо. Да и степняки, гонец вчера от всесеверянского совета был, зашевелились.

– Не об том думаешь. У тебя одна забота. Какая – сам знаешь. Чего бродишь? С женкой не балуешься. А? Слыхал, что люди говорят? Ладно, не вскидывайся. Знаю, тебе, что люди говорят, – не указ. Сам голова, а что не досмотришь, мы укажем. Да только плохо смотришь. Сына как не стало, сколько уже прошло?

– Год и полгода.

– Во, сколько! Да у тебя за это время в люльке пара мальцов должна качаться, а ты с собакой возишься. Совсем очумел!

Разговор злил Нахаба. Хотелось прикрикнуть на старика, не твое, мол, дело – с женой мне спать или с собакой возиться, развернуться бы и уйти! Но старость требовала уважения. Да и прав он. Много времени утекло после смерти сына, а жена всё пустая ходит. И как пустой не ходить, если и забыл уже, когда под бок к ней закатывался. Дела и думы совсем подкосили мужицкую силу.