Мол, как хорошо было совсем недавно на Москве, когда мы, здесь присутствующие, дружно, рука об руку поддерживали в столице порядок, а Федор Борисович осуществлял правосудие.

После чего услышал немало лестных слов о престолоблюстителе и наконец добился главного – стрелецкий голова Темир Засецкий, расчувствовавшись, тут же за столом, по собственной инициативе распорядился:

– Надобно, чтоб твоя сотня, Гриша, – внушительно заметил он сыну, – неотлучно близ Запасного дворца была. Чай, Федор Борисыч твово наследника крестил, потому долг платежом красен. Неведомо как с государем обернется, но ежели мы еще и царевича потеряем – людям совсем плохо придется, да и нам от бояр сластей не дождаться. – И, спохватившись, вопросительно посмотрел на Бегичева. – Ничего, что я так-то с твоим сотником? Знамо, полк твой, так ты не серчай – сгоряча я повелел, по-отцовски, не подумавши.

– Ничего, – важно кивнул Казарин. – Я и сам мыслил поберечь Федора Борисовича. Ныне жонка моя токмо его стараниями в здравии пребывает.

– А почему это его сотня царевича стеречь должна? – тут же ревниво откликнулся Огарев. – Мои молодцы, чай, ничуть не хужее, а кой в чем и порезвее твоих будут.

– А мои и вовсе завсегда судилища Федора Борисовича сторожили, и нареканий на них не было, потому куда лучшее прочих ведают, яко оно да что, – встрял Брянцев.

У-у-у, как оно хорошо-то! Коль полковые командиры столь рьяно отстаивают право охранять Годунова, то можно быть уверенным, что все будет в порядке.

Плохо лишь то, что они сейчас готовы чуть ли не подраться за это право. Но с этим я управился быстро, тут же предложив не ставить для охраны сотню какого-то конкретного полка, а чтоб никому не было обидно, регулярно выделять для дежурства по десятку, с тем чтоб в случае чего по три заранее назначенных стрельца мчались каждый к себе поднимать остальных.

С этим согласились дружно.

– Оно и не обидно никому, – заметил Федор Брянцев и сразу напомнил: – Да упредите каждый стрельцов – коли удастся умысленников перехватить, на части не рвать, дабы выведать, куда ниточки тянутся. – И, повернувшись к Ратману Дурову, заметил: – Ты вроде как Занеглименье боронил, потому оберегать подворье князя Федора Константиновича отныне тебе надлежит. Оно ж хошь и в Кремле, а ближе всего к Знаменским воротам.

– Да мне оно вроде бы и ни к чему, – засмущался я.

– Дай-то бог, – пожелал Брянцев. – Но случаи – они всякие бывают, потому мыслю, что не худо бы и поберечься.

– Мы-ста, княже, хошь и не бояре, а тож вдаль заглядывать умеем, потому и сказываем: ныне и вперед мы близ стороны Федора Борисовича, – увесисто подытожил Огарев. – Поначалу и впрямь не разглядели мальца, каемся, зато ныне узрели – славного ты орленка растишь. Вот и дале... расти спокойно.

Пока дворня вместе с ратниками дружно занималась наведением порядка и разбором сломанной толпой баррикады у входных дверей, я с помощью травницы немного взбодрил Федора, влив в него кружку крепчайшего кофе, и отправил его под надежной охраной в Успенский собор на обедню, молиться о своем чудесном спасении и о здравии светлого государя.

Чтоб во всеуслышание.

По пути в храм я на пальцах растолковал Годунову, насколько для нас сейчас не ко времени окажется смерть Дмитрия, особенно с учетом того обстоятельства, что якобы еще Борис Федорович подсылал к нему убийц. Получалось, отец начал, а сынок закончил.

И от этого пятна ему уже вовек не избавиться.

Вроде бы проникся, осознал, а потому слова шли от души, и те, кто стоял рядом, поневоле умилялись, а заодно убеждались – таких искренних интонаций у убийцы быть не может.