– Токмо из церкви вышел, лик еще просветленный, а он тут же норовит своего холопа в зубы, ежели тот в чем замешкался, бедолага, – это каково?! – возмущался он, разоткровенничавшись со мной. – Стало быть, какой прок от его шатания по божьим храминам, ежели бога[3] у него в душе все равно нет?!

Да еще у Ивана вдобавок к юности имелся комплекс.

Дело в том, что у Хворостинина при всей его стати и обаятельной внешности было не то чтобы уродство, как он сам считал, а скорее уж особенность – глаза разного цвета. Один, который правый, пронзительной синевы, а второй – темно-желтый с россыпью коричневых точечек вокруг зрачка.

Кстати, про уродство – его слова. Я о таком даже и не думал, да и вообще мне было все равно, а вот ему...

Как там писал Гоголь про колдуна из «Страшной мести»? Вроде бы тому казалось, будто все над ним смеются. Вот примерно так же и у Ивана – стоило собеседнику более пристально или просто чуть подольше посмотреть на него, как Хворостинин сразу думал о том же, вспыхивая и начиная лезть на рожон.

Признаться, в самом начале нашего разговора у шатра не избежал этого и я, но успел вовремя угомонить парня, пока он не встал на дыбки, а потом тот так увлекся беседой, что уже не думал, куда я гляжу, разговаривая с ним.

К тому же мне под конец удалось, но уже на правах авторитета, едва он что-то там заикнулся о глазах, дать пару товарищеских советов из числа самых банальных.

Мол, если он будет поменьше думать о них сам, то и те, кто его хорошо знают, не станут на него пялиться, опасаясь, как бы не ляпнуть чего-нибудь лишнего, в смысле невинного, но что сам Иван примет за очередную попытку его оскорбить или унизить.

На тех же, кто мало его знает, вообще не стоит обращать внимания, поскольку такие глаза, как у него, и впрямь большая редкость, а потому следует понимать, что в данном случае имеет место обыкновенное любопытство.

– То с мужиками, а тут еще и девицы таращатся без конца, – уныло вздохнул он. – Ну и кому такой полюбится?

– А вот тут ты неправ, – возразил я. – Им только подавай что-нибудь необычное. Поверь, что они от этого, наоборот, млеют, так что при одинаковом цвете глаз твоя привлекательность для их сестры вдвое меньше – точно тебе говорю.

– Неужто правда?! – вспыхнул он от радости. – Не утешить ли вздумал?

– Вот еще! – фыркнул я. – Такого симпатягу утешать, дураком надо быть. Да и от чего? Вот если бы ты был без рук, без ног и горбатый – тут иное, а так...

– Мне, помнится, и матушка таковское сказывала, – произнес он задумчиво. – Токмо я не верил ей. Мыслил, что...

– Ну и зря не верил, – перебил я его, поучительно добавив: – Матушки, они худого не скажут, и тут она в самую точку угодила. Сам подумай, кому, как не ей, знать, что девицам по вкусу, когда и она такой была?

Звучало логично, и Иван не нашел, что возразить.

Кстати, чужое мнение, пусть оно и расходится с его собственным, он вообще выслушивал с охотой, если, разумеется, в подтверждение ему собеседник приводил факты и доказательства.

Спорить – да, тут он запросто, и сразу почти никогда не сдавался, но если аргументы, выставленные перед ним, были убойными, особо не настаивал. То есть тупого упрямства – пусть я неправ, но все равно ни от чего не отступлюсь, – я в нем не заметил.

А что до скромности...

Самое увесистое доказательство тому – это как раз то, что я лишь ближе к середине разговора узнал о тайной страсти Хворостинина.

Оказывается, князь не только искренне восторгается Квентином, с которым познакомился в Туле, когда приехал туда из Москвы, как и все прочие, на поклон к государю, но и сам втихую пописывает стишата.