– Я никогда не делал этого раньше, – сказал Шубарт Джадду, – но теперь… Здесь есть пианист по имени Ван Клиберн, вы должны его послушать…

– Да, я слышал о нем, – ответил Джадд [VCL, 58]. – А нельзя ли его послушать скрытно, не афишируя этого?

В один из дней, когда Ван играл Моцарта и Прокофьева в зале Джульярдской школы, Джадд занял место в заднем ряду… Позже он говорил, что Ван – это единственный исполнитель, в котором он был совершенно уверен с самого начала. Внешний вид Вана тоже Джадду понравился: в юноше не было столичного лоска. Очень высокий техасец с лицом ребенка мог сформироваться в заметную фигуру в мире музыки…

Джадд был из тех людей, которые за обедом выпивают по четыре мартини, за ужином смешивают напитки разной крепости, а по утрам «работают дома». Тем не менее он имел безупречный музыкальный вкус (его отец был менеджером Бостонского симфонического оркестра) и являлся вице-президентом в самом важном и ярком подразделении CAMI, которое называлось «Джадсон, О’Нил и Джадд». Предложить контракт студенту – это само по себе было очень необычно, но, когда Джадд заговорил о контракте, Ван вежливо поблагодарил его и обещал подумать. Над ним висели какие-то долги – в январе 1954 года он снова зашел в бюро объявлений Джульярда, чтобы напомнить им, что он готов заниматься со студентами. Но основные надежды были связаны у него с другим занятием. Несколько месяцев тому назад он побывал в Capitol Theatre, роскошном кинодворце на четыре тысячи мест, расположенном недалеко от Таймс-сквер, где демонстрировалась лента под названием «Сегодня вечером мы поем» (Tonight We Sing). Это был слащавый фильм о карьере и пути к богатству Сола Юрока, легендарного импресарио русского происхождения, который представлял в Америке многих артистов мирового уровня. Фильм Вана потряс[96]. Он с детства мечтал появиться в огнях рампы под надписью «Сол Юрок представляет»[97]. Не удивительно, что, надеясь на Юрока, он тянул с ответом на предложения Джадда. Удивленный менеджер преследовал девятнадцатилетнего студента более года. Джадд приносил ему улучшенные контракты, приглашал обедать, приносил билеты на концерты. Все знаки внимания Ван принимал с большим изяществом, но это ни на шаг не приближало Джадда к подписанию документов.

– А насколько наш Ван на самом деле хорош, как ты думаешь? – начал наседать на Джадда на одной вечеринке Аллен Спайсер. – Скажи мне это так, чтобы было понятно бизнесмену.

– Ну, давай попробую… – ответил Джадд. – Может, так? Во-первых, это колоссальный пианист. Во-вторых, он даже лучше, чем сам о себе думает… [VCL, 59]

Впрочем, вскоре вера Джадда в талант Вана подверглась серьезным испытаниям…

Конкурс имени Левентритта был необычным. На нем не было никаких формальных правил, никаких заявок по форме, никаких денежных призов, никаких сюрпризов в репертуаре: все, что требовалось, – это сыграть концерт Моцарта, Бетховена или Брамса. Да и проходил конкурс только в те годы, когда его главные организаторы, дирижер Джордж Селл и пианист Рудольф Серкин, решали, что на горизонте появилось достаточно талантливых музыкантов. Тем не менее это был самый жесткий конкурс молодых инструменталистов в США. Чтобы увезти домой титул победителя (вторые и третьи места не присуждались), пианист должен был быть готов сыграть с Нью-Йоркским филармоническим оркестром и начать концертную карьеру. Планка была установлена так высоко, что в течение четырех лет на конкурсах, в которых принимали участие по тридцать-сорок человек, не было ни одного победителя.