Коротко стриженным американским пианистам, которые достигли совершеннолетия в 1950-х годах, нравились стальные тона и тугие ритмы современной музыки. Началась новая волна популярности немецких композиторов: бесспорными хозяевами сцены стали Бах, Моцарт, Бетховен и Шуберт. Что же касается русской музыки и всего романтического репертуара с его культом вдохновенного виртуоза (в том числе венгра Листа и поляка Шопена), то все это внезапно оказалось столь же немодным, как напудренные парики и дуэль на пистолетах на восходе солнца. Для семнадцатилетнего музыканта с копной светлых волос, который осенью 1951 года приехал в Нью-Йорк, это стало настоящим потрясением.

По коридору Джульярдской музыкальной школы двигалась высокая куча ярких тряпок. Двигалась она к лифту, возле которого стояла легендарная Розина Левина. Внутри переплетения ярких нитей с трудом можно было разглядеть костлявое существо с огромными руками, которыми оно постоянно размахивало, курносым носом и вьющимися рыжевато-белокурыми локонами, взлетавшими едва ли не до потолка. Рост у ребеночка был шесть футов четыре дюйма (193 сантиметра), а с волосами, наверное, и еще выше. Розине с ее пятью футами двумя дюймами (157 сантиметров) пришлось вытянуть шею, чтобы найти среди волос веснушчатое мальчишеское лицо. Сияющее лицо наклонилось с явным намерением что-то сказать.

– Дорогая, – объявил Ван с сильнейшим техасским акцентом, – я приехал к вам ко всем… учиться![42]

Ирландец Джо, лифтер школы, едва не поперхнулся: никто еще так не обращался к одному из самых уважаемых преподавателей фортепиано в Нью-Йорке. Семидесятилетнюю уроженку России мадам Левину в равной степени любили и боялись. Как заметил один наблюдательный человек, в ней своеволие Екатерины Великой сочеталось с грубостью извозчика[43]. В Джульярдской школе говорили, что если вам удалось протащить ваши пьески через класс № 412, то вы сможете сыграть их в любой точке мира.

Розина внимательно всмотрелась в лицо говорящего. Нет, она не видела раньше этого мальчишку, но голос был ей знаком: протяжный, медоточивый, он звучал одновременно серьезно и озорно[44]. Да, это он звонил ей пару дней назад из отеля Buckingham, где он остановился с матерью. Три года подряд эта парочка приезжала на летние каникулы из Техаса в школу, куда будет поступать Ван, чтобы подобрать ему «правильного» преподавателя. (Ван посещал Джульярд летом 1947, 1948 годов, занимался у Эрнеста Хатчесона, и в 1951 году, занимался у Карла Фридберга.) В конце концов Рилдия Би написала в Джульярд, что они сделали окончательный выбор: Розина Левина. И теперь, когда они получили регистрационную карточку о приеме в школу, обнаружилось, что Ван приписан к классу другого преподавателя! Их унизили, огорошили, предали!

Розина объяснила, что в классы, которые она ведет, всегда был большой конкурс и что, к сожалению, они уже полностью укомплектованы. Она не слышала, как Ван играл на прослушиваниях, это должен был делать один из ее ассистентов. «Может быть, – предположила она в том телефонном разговоре, – я смогу взять вас в следующем году…»

– Но я хочу учиться у вас, миссис Левина, – в трубке снова зазвучал голос, интонации которого подчеркивали и «закругляли» каждое слово. – Даже если вы сможете уделять мне только десять минут в неделю, я все равно буду считать себя вашим учеником. Тем не менее, – и вот тут голос задержался перед решительным шагом, – если вы определенно не можете взять меня, то я пойду к другому учителю и останусь с этим учителем до окончания курса. Но я хочу, чтобы вы знали, миссис Левина: я очень верный ученик.