Сознание возвращалось постепенно. Он еще ничего не видел вокруг себя, но чувствовал, что лежит на чем-то гораздо более мягком, чем прокаленная солнцем земля Пальмиры. И тишина вокруг была – полная.

«Завалило, – отрешенно подумал Пётр. – Завалило наглухо и контузило, ясное дело. Хорошо, если догадаются пошарить под развалинами…»

Голова у него все-таки побаливала, теперь он это ощущал. Терпимо, но побаливала. Он попробовал пошевелить руками и обнаружил, что делает это совершенно свободно. Уже хорошо. Попытался дотянуться до верхней плиты – рука ушла в пустоту. Это уже становилось интересным.

Глаза привыкли к темноте и он стал кое-что различать. Например, неяркий огонек на расстоянии от него. Определить природу этого явления Пётр не смог, и на всякий случай полежал еще немного с закрытыми глазами. Потом предпринял попытку ощупать себя на предмет возможных повреждений, и чуть не завопил от страха.

Мало того, что он был по плечи прикрыт мягким и теплым одеялом, так под ним уверенно прощупывались контуры фигуры… ребенка. Не грудного, слава Богу, но уж точно не мужчины в расцвете сил.

«Последствия контузии, – успокоительно подумал Пётр. – А одеяло – так это я в медсанчасти лежу. Раскопали, стало быть».

Он снова открыл глаза. Возможно, раскопали. Но находился он точно не в медсанбате. Скорее в больнице типа санаторий. Хотя… что-то он не слышал о таких больницах-санаториях, где наволочки подушек были бы обшиты кружевами.

«Глюки, – обнадежил себя Пётр. – Стопудово – нормальные глюки после контузии».

В помещении стало как-то светлее, и Пётр заметил, что слабый свет просачивается через что-то, прикрытое тканью. Не дневной свет, скорее – рассветный. Значит, скоро утро. А утро вечера… правильно, мудрёнее.

Через какое-то время обнаружилось, что Пётр лежит на широченной кровати с какими-то столбиками по углам и шатром сверху, что под ним – очень мягкий матрас (а может, и не один) и что огонек в дальнем углу – это лампада перед какой-то иконой.

«Цветной, широкоформатный глюк в формате блюрей, – утвердился в своих догадках Пётр. – И вижу я его либо под землей, поскольку меня еще не нашли, либо на поверхности земли, поскольку меня откопали и поместили… Вот только куда поместили? А-а-а, меня наверняка оперировали! Это наркоз отходит. Ну и пусть себе отходит, а я пока еще посплю. Голова-то болит».

Сказано – сделано. Пётр устроился поуютнее на боку, подумал – и вообще свернулся калачиком и сладко заснул. Что бы там ни было, боевики пленным наркоз не вводят, у них другая анестезия – ножом по горлу или пулю между глаз. Так что можно расслабиться и в кой веки раз выспаться. Благо, тишина – абсолютная.

Следующий раз он проснулся от странного звука: было полное ощущение, что где-то звонят колокола. В комнате прибавилось света, и Пётр разглядел вычурную белую мебель, ковер на полу и прочие прибамбасы. Оставалось выяснить, что за окном, которое уже явственно обозначилось за занавесками.

Он откинул одеяло, спустил ноги с кровати и обомлел. Взору его представились две худенькие и не слишком чистые конечности… мальчишки, но уж никак не ноги сорок шестого размера лейтенанта Петра Романова. И руки были детские – с обкусанными ногтями, узкими ладошками и полным отсутствием мускулатуры.

Остальное, как говорится, соответствовало. Пётр с опаской заглянул под надетую на него ночную сорочку (разумеется, с кружевами) и с некоторым облегчением убедился, что его мужское достоинство, по крайней мере, не пострадало. То есть не слишком пострадало: по сравнению со всем остальным было достаточно развитым.