– Глеб, проснись немедленно! Я хочу продолжения! Мне одного раза мало.

Ресницы дрогнули, но глаза он не открыл. Сонно вздохнул и пообещал вялым голосом:

– Я сейчас посплю немного, Карин, а потом будет тебе продолжение.

– Немного, это сколько? Часика три-четыре? А мне что прикажешь делать, пока ты спишь?

Глеб не реагировал, провалившись в глубокий сон. И это вконец взбесило Диану-охотницу. Она вскочила с постели и стала нервно натягивать на себя одежду. Выскочила в кухню, схватила со стола так и не открытую бутылку шампанского. Долго мучилась с пробкой, теряя терпение. Наконец откупорила и поднесла горлышко к губам. Пенная жидкость плеснула мимо рта, залив липкой, сладкой пеной подбородок и шею.

– Тьфу ты, чёрт!! —девушка злобно выругалась, проклиная незадачливого любовника. – Всё из-за тебя, Астахов!

Пришлось идти в ванную и умываться. Но красивая модная блузка оказалась безнадёжно испорчена, заляпанная мокрыми жёлтыми пятнами. В душе бурлила злость и обида. Завела себе любовничка! То он устал после дежурства, то ему завтра на дежурство и будет сложная операция. Никаких тебе ресторанов, никаких ночных клубов и дорогих подарков. Да и в постели – одно разочарование. Отвалился и вырубился после первого же раза и спит, как сурок. Какого чёрта она за него цепляется?! Ему же кроме хирургии ничего в жизни не нужно. Вот и пусть трахается со своей хирургией! А с неё хватит!

Она решительно направилась в комнату, склонилась над спящим и стала грубо трясти его за плечо.

– Глеб, проснись, немедленно!

Он проснулся и обречённо вздохнул, приоткрыв левый глаз:

– Ну что ещё, Карина?

– Я ухожу от тебя! С меня хватит! Больше не звони мне и не приезжай. Понял?

Глеб ленивым движением повернулся на другой бок, к ней спиной и пробурчал:

– Угу. Дверь за собой захлопни.

Карина сжала кулак, еле сдержав себя, чтобы не ударить по этой наглой сонной роже, развернулась и ушла. А дверью хлопнула так, что со стены посыпалась штукатурка.

Глеб открыл глаза, уставившись немигающим взглядом в комнатный сумрак. Спать совершенно расхотелось. За окном мелькали, чередуясь, полосы света и тени. «Деревянный…» – подумал про себя Глеб и вспомнил, как несколько дней назад вернувшаяся из лагеря Зойка с видом победителя школьной олимпиады заявила ему по секрету, что переспала с каким-то парнем.

– И что? – хмыкнул Глеб. – Я тебя поздравить должен или посочувствовать? Что-то я не понял по выражению твоего лица.

Девчонка сверкнула на него острыми голубыми глазами и сказала:

– Ты совсем деревянный, Склифосовский, просто напрочь, – и ушла.

Глеб лежал на диване, закутавшись в одеяло и думал о том, что, видимо Зойка права, он и правда деревянный, потому что ничего не чувствует. От него ушла любимая женщина, а он ничего не чувствует, совершенно ничего, ни боли, ни обиды, ни раскаяния. Или вместо сердца у него кусок дерева или эта женщина никогда и не была любимой?.. А Зойка дура, невероятна дура всё-таки!..

Сева Ярцев вернулся поздней осенью. В отделении кардиохирургии сразу заметили заграничный лоск, появившийся на их молодом коллеге. Сева задрал нос и смотрел на всех свысока, постоянно давая советы, даже если никто его об этом не просил, и в своей речи всё время использовал присказку: «а вот в Америке…» Из-за этого за глаза его стали шутливо называть «мистер». И короткое, но ёмкое словечко так подошло к нему, что кликуха приклеилась намертво.

Юный ординатор Лёня Рыбаков смотрел на счастливчика, побывавшего у самого легендарного Хармонда, с открытым ртом. Старшие коллеги посмеивались про себя и пропускали мимо ушей Севкину напыщенную болтовню, а некоторые раздражались. Глеб слушал избирательно, стараясь вычленить из потока бахвальства и откровенного хвастовства что-то важное, связанное с профессией. А Станислав Геннадьевич Разгуляев, отвечавший за составление графика дежурств, однажды схлестнулся с Ярцевым.