Мама, уже в старости, вспоминала Подмарку как бесконечный тяжкий труд, ведь женское царство полностью зависело от огорода и живности. Ей и по сторонам посмотреть было некогда… А ведь весной, в пору цветения, наш заповедный уголок был словно белое облако, опустившееся с небес на землю. А аромат! Приехали мы туда, уже в юности, с одним молодым человеком ночью на мотоцикле. На экскурсию. Тихонечко, самокатом с горки, чтоб никого не разбудить. Цвели сады и черемуха у ручья, пели соловьи, и мой кавалер, не сентиментальный ни разу, восторженно выдохнул: «Как в сказке!»

Некоторое время мы жили без коровы, вернее, пользовались дяди Пашиной. Кормили и доили Зорьку по очереди, молока на всех хватало. А когда они переехали, то и корову увезли. Собралась бабушка свою покупать, надо ведь девку (меня) молоком выпаивать. Сколько было ею дворов исхожено в разных селах! То дорого, то вымя мелкое, то рог сломан – бодучая, значит. Сколько было дома обсуждений, сравнений – ведь покупку коровы тогда можно сравнить с приобретением машины сейчас. Да что машина – железка, а это живое создание, которое станет членом семьи.

И нашла! Ее привели к нам на веревке из Быково по полям. Мне неизвестна причина, по которой хозяевам пришлось расстаться с кормилицей, но они выглядели очень грустными, женщина, беря деньги, прятала взгляд. А корова вообще плакала. Из красивых глаз с длинными ресницами текли и капали слезы, даже ручейки на белой морде образовались – похоже, всю дорогу их проливала. Когда хозяева собрались возвращаться, вслед за ними порывалась. Большая, статная, мышатого цвета, так бабушка масть определила. Постепенно привыкла к новому месту и к нам…

Купили осенью, зимовала в просторной закуте, кормили сытно: сено от дяди-Пашиной коровы оставалось, варили болтушку из муки и комбикорма, поливали ею резку. Резка – это мелко нарезанное сено; на специальном станочке, деревянном козле с прорезью, его мельчат острым косовищем. У дверей хлева постоянно лежал лизунец – глыба каменной соли, которую она с удовольствием лизала длинным розовым языком.

Я частенько заглядывала в ее жилище, корова меланхолически пережевывала и шумно вздыхала. Там и зимой было тепло – большое животное греет, как печка, – и пахло уютно-молочно от нее, а из яслей – духмяным сеном. Новый член семьи носил человеческое имя – Галя, Галька. Бабушка звала ее матушкой и не уставала расхваливать: умная, ласковая, только что разговаривать не умеет. В феврале теленочек появился, женское царство перед отелом всю ночь глаз не смыкало. На время морозов приютили малыша в доме за печкой. Красивый! Палевый, на лбу белая отметинка и чулочки белые. У Гальки все телятки милашки нарождались, однажды сразу двух принесла! Молока за раз давала ведро, а навоза сколько! Слова понимала: «Пойдем!» – идет, «Стой!» – стоит, «Дай поглажу!» – морду тебе на плечо положит. В стадо мы ее не отдавали – пастух и другие коровы обидеть могут. Шучу, просто далеко гонять, а трава у ручья росла.

Вот только молоко я не любила, особенно парное, но меня им отпаивали, как теленка, больно дохлая была, как бабушка считала. Еще жареным молозивом пытались накормить, типа очень питательное, но оно мне казалось противным; кислушку с сахаром и бабушкиным пирогом могла похлебать да из погреба молочка попить, холодненького, и чтоб без сливок. Вот для моей мамы молоко – первая еда, кружкой парного с ломтем хлеба порой заменяла обед. В старости, покупая уже от чужих коров, привередничала, – перебирала, критиковала: то нежирное, то невкусное, то пахнет не так…