Прожил я у них, отдыхая, пять дней. По вечерам играли для меня на баяне очень хорошо, пели песню «Чувиль, мой Чувиль» и другие. Я тоже принимал участие. Альт мой хорошо звучал в зале, и весело прожил я эти дни в этой семье. Проводили меня в Москву как близкого, родного. Приехал, рассказал своей хозяйке, какие у нее хорошие родители и сестры.

Дело наше кончилось. Мосолов и Ежов поступили на места, обещались и меня устроить, но пока нужно подождать.

Я пошел как-то в амбар к Шульцу. Торговал он на Ильинке в доме Иосифовского монастыря9. Увидал приказчика его, Широнина Николая Владимировича, которому я помогал на ярмарке, и рассказал про себя, что я без дела. Он говорит: «Подожди, я устрою тебя к себе, лишь поговорю с Шульцем, а ты приходи дня через два». Пришел, представил он меня Шульцу – немец лет 50-и, плохо говорит по-русски. «Ну что же, – говорит, – мальчик, иди ко мне служить. Жить будешь у моего зятя, Петерса Иосифа Игнатьевича, на Маросейке, в Спасо-Голенищевском переулке». На другой день утром я собрал свои пожитки, сел в конку, прибыл в квартиру Петерса. Жена его, совсем еще молодая Мария Николаевна, указала мне место на кухне на сундуке, где я буду спать. Тут же помещались две ее прислуги – кухарка и горничная. Тут я и поселился.

Квартира, которую занимал Петерс, была большая – пять комнат, одну из которых занимал Шульц. Он жил на фабрике в селе Сетунь по Александровской железной дороге, ездил в Москву на лошади. Зимой ноги вставлял в меховой мешок, чтобы не застудить. Квартира была во втором этаже, отапливалась голландскими печами, и вот мне-то пришлось носить дрова. Дровяной сарай был далеко, саженей 150. Я приспособил веревку, носил на спине полен по 16, нош делал ежедневно не менее 8—10, укладывал на площадке черного хода, а в комнаты уж носила горничная. Она и топила печи. Трудно было.

Один помню случай. Попросился я съездить к дедушке в деревню на Пасху. Отпустили, но с условием, чтобы натаскал дров на целую неделю. Осилил. Вставал в 6 утра, носил в течение двух недель Великого Поста ежедневно нош по двадцать пять. Придешь в амбар весь мокрый, точно искупался. В амбаре помещение было теплое, стояла печь кирпичная с железной трубой. Приходилось колоть дрова и топить мне.

Суконное дело я усвоил скоро, узнал сорта товаров. Работали больше картузное сукно дешевого сорта и шивьет. Учился, как заниматься с покупателями. Ходил и к своим краснослободским купцам в номера, приводил их иногда и продавал. Широнин мною был очень доволен, но хозяева меня совсем не замечали. Шульц ездил на фабрики один раз в неделю, а зять Петерс совсем не понимал русский язык, учился говорить. Иногда комичные были сцены. Он мне говорит что-то, а я, вытаращив на него глаза, смотрю и ничего не понимаю, так и разойдемся. Жена его Мария Николаевна пробовала меня учить по-немецки, но ничего не вышло, не хватило у нее терпения.

У Шульца была экономка Варвара, молодая красивая бабенка, часто ездила в город за покупками, продовольствие заказывала к нам в амбар и все расспрашивала меня, не ходят ли к барину ее какие-либо женщины, и раз уговорила его, чтобы он привез меня на фабрику. Угощали меня на славу. Прогостил у нее дня три, ходил на фабрику, смотрел, как работают сукна. Производство было машинное, меня очень интересовало. Очень наказывала, чтобы я смотрел за барином, и чуть что замечу, сообщить ей.

В коридоре квартиры Петерса много было прислуги. Кухарка и горничная зазывали меня писать письма любовникам, на что я был большой мастер. За работу давали деньги, но я никогда не брал, тогда они применяли угощение: орехи, плюшки, виноград, яблоки, конфеты, – часто мне приходилось лакомиться этим.