Энтузиазм Дэвида всё же был заразителен.

– Вообще-то, на самом деле, нет никаких предпосылок облажаться, – поддержал его наш интеллектуал Алекс. – Играть мы умеем, и даже на любительской записи будем звучать прилично. Лично у меня есть несколько текстов, и, я так понимаю, темы для песен всяко найдутся, – он покосился на меня. – Любовные п###острадания всегда находят отклик у юных девочек.

– А пошёл бы ты! – наигранно-злобно отмахнулся я.

– Но это же золотая жила! – воскликнул он. – Правда!

– Ой, всё! – я уселся и скрестил руки на груди.

– Не обращайте внимания, он шутит, – сказал Дэвид.

– Точно, это сногсшибательная шутка, видите же – даже меня ноги не держат, потому и сижу, иначе бы давно отвесил кое-кому пару тумаков, – ещё немного и я готов был сорваться на неконтролируемую ругань.

– Глэмеры продали херову тучу альбомов, ведущими синглами[44] на которых были любовные баллады, – словно оправдываясь передо мной начал Алекс. Я не дал ему закончить:

– Да насрать.

– Чёрт, Пит! – воскликнул Дэвид.

– Ты говоришь о глэмерах, да? – не обращая внимания на кузена, обернулся я к Алексу. Он кивнул. Я обвёл взглядом всех вокруг. – Ну хорошо. Предположим – вот просто представим себе – что мы чего-то да достигли. Ага?

Все начали представлять.

– Я так привык к твоему нытью за последние несколько часов, что ты и вообразить себе не сможешь, Пит, как ты меня ошарашил, – протянул Дэвид, машинально убирая колу обратно. – Ну, продолжай.

– Мы добиваемся богатства и славы. Но вот мы на вершине. Жанр понемногу иссякает. Что мы будем делать?

Все переглянулись.

– В середине восьмидесятых никто из глэмеров и предположить не мог, что лишь через несколько лет жанр загнётся. На смену пришёл гранж. Не последние гвозди в гроб глэма забили сами музыканты, – я посмотрел на Алекса. – В том числе и приевшимися всем балладами и любовными соплями. Рано или поздно всё достигает своего апогея. Мы достигнем – не сомневайтесь. Как и все. Что мы сделаем после? Сменим звучание? Продадимся рекорд-компаниям и потеряем фанатов? Останемся и будем гнуть свою линию, наблюдая, как на наши выступления приходит всё меньше обрюзгших пузатых мужиков?

– Мы не станем менять звук, – спокойно сказал Дэвид.

– Правда, братец? – саркастически усмехнулся я.

– Правда. Мы сделаем так, что наше звучание будет актуальным и никогда не приестся.

– О-о-ой, – простонал я.

– Нас будут копировать. Нам будут подражать. Мы расшатаем всю планету, – у Дэвида аж глаза горели.

– Сколько пафоса, Дэйви, но пока мы не покорили даже пригород Лос-Анджелеса, – рассмеялся я. – А расшатали только эти стулья.

– Именно поэтому мы должны прекратить пустой трёп и взяться за работу, – назидательно сказал Дэвид.

– То есть… Нет, секунду, секунду, погоди-ка! – я приподнял ладонь. – Дай-ка я кое-что уточню, ага?

– Валяй, – милостиво позволил Дэвид, расплываясь в умилительной ухмылке.

– Как оно всё будет. По-твоему. Мы не спим, денно и нощно пишем тексты. Мы в постоянном поиске цепляющего звука – просто напоминаю, нот всего-то семь! Мы под постоянным давлением продюсеров и фанатов, требующих хлеба, зрелищ и новых песен – и не дай-то бог, они не придутся им по нраву! Мы вечно на карандаше у жёлтой и не только прессы. Мы вечно пропадаем на студии и турим по всем континентам, в итоге забывая имена не только детей, но и жён. И, самое интересное – однажды оседлав волну, мы держимся на ней вечность, да?

– Да, – ответил Дэвид.

– И ты сам сдюжишь всё это? Ты, чей портрет надо помещать в энциклопедии в статье «раздолбай»?

– Мы сдюжим, – улыбнулся Дэвид и обвёл рукой вокруг себя. – Все мы.